Москва решит судьбу наземного метро в Екатеринбурге

Проект наземного метро в Екатеринбурге под угрозой — сейчас он находится во второй очереди федеральной программы «Мобильный город», и его реализация назначена на 2026 год. При этом не факт, что через три года, когда федеральный бюджет будет приниматься заново, в нем заложат средства на наземное метро в уральской столице.

О том, что делается для актуализации проекта уже сейчас, региональных трендах, которые становятся федеральными, об уходе с поста директора «НПО автоматика», предложениях, которые последовали за этим и новом масштабном проекте по строительству технопарка в Новокольцовском — в интервью с главой Корпорации развития Среднего Урала (КРСУ), главой комитета по промышленности Свердловского областного союза промышленников и предпринимателей (СОСПП) Андреем Мисюрой.

«Мы должны стать как Москва»

— В начале года заговорили про проект городской электрички, которая должна объединить Екатеринбург в кольцо и упростить жизнь горожан. Вы также о ней говорили неоднократно. Какова ваша роль в этом проекте и когда он получит актуализацию?

Этот проект партийный («Единой России», — прим. URA.RU), а я являюсь председателем общественного совета проекта. На «Иннопроме» в 2022 году мы встречались с секретарем бюро партии Денисом Кравченко, и через него отправляли письма, запросы, предложения в адрес федеральных органов власти. В частности, просили перенести проект из второй очереди федеральной программы «Мобильный город» в первую, чтобы начать работы уже в 2023 году.

Стоимость проекта порядка 25 млрд, федеральная программа полностью покрывает расходы. Наш бюджет софинансирует, но не напрямую, а в части организации инфраструктуры вокруг.

Если проект попадет во вторую очередь, то реализация переносится на 2026 год. А так как федеральный бюджет принимается на три года, то не факт, что в 2026 году эта история будет реализована.

Проект интересный и важный. Он позволит повторить кейс Москвы и создать кольцевую дорогу, решив транспортную проблему: людям из тех районов, которые в последние годы активно строились, смогут быстро добираться до места работы, торговых объектов, развлечений. Наземное метро создаст мультипликативный эффект — вокруг транспортного узла появятся инвестиции; станет меньше нагрузка на дороги со стороны большегрузов.

Еще один эффект — промышленность получит возможность подтягивать трудовые кадры из отдаленных районов. Была история с переносом промышленных предприятий из центра города в пригороды, но она не реализовалась. Это сложно было сделать, потому что пришлось бы прерывать технологический цикл, переносить производственные линии. В условиях выполнения гособоронзаказа, импортозамещения тех продуктов, которые уходят с рынка, это некстати — надо делать хоть где-то.

— Есть мнение, что правильнее развивать на свободных площадках в центре промышленные предприятия, а не строить там жилье. Что вы думаете?

Это логика Советского Союза — сначала строить предприятие, а вокруг него жилье. Взять, к примеру, ветку метро до Уралмаша — ее строили для Уралмашзавода, потому что там работали около 60 тысяч человек. Сейчас на Уралмашзаводе столько людей не работает, а ветка осталась. Развивается завод имени Калинина — там большая численность сотрудников, и хорошо, что рядом есть метро.

Развивается завод гражданской авиации, но там нет метро, и мы понимаем, что оно не появится, потому что денег таких взять негде. Поэтому необходимы транспортные изменения, и железная дорога — та история, которая позволит закрыть транспортные пробелы. Кейс Москвы подтверждает эффективность решения. Тот проект, который я сейчас обсуждаю с позиции руководителя КРСУ, как раз связана с созданием экосистемы.

«В Новокольцовском откроется наукоград, где будут развивать сферы микроэлектроники и беспилотники»

— Что это за проект?

С точки зрения своей значимости, функционала — это скорее, так сказать, локальный наукоград, предпринимательская экосистема. Многие регионы, в том числе Свердловская область, уже имеют пул инфраструктурных объектов для развития производств в виде технопарков и индустриальных парков. Мы же позиционируем наш проект не как «технопарк» в традиционном законодательном понимании.

— Что будет в наукограде и где именно он появится?

Во-первых, производственные и лабораторные помещения — основа любого инфраструктурного объекта для создания производств. Во-вторых, часть площадей оснастим производственными линиями, которые позволят проводить в одном месте большую часть или даже весь производственный цикл. Нужен резиденту только монтаж — пожалуйста. Нужно полноценное контрактное производство — сделаем. Наш подход я считаю достаточно гибким в части удовлетворения реальных потребностей резидентов.

По своему желанию они смогут как арендовать часть производства и самостоятельно заниматься им, так и «нанимать» услуги по производству.

Далее, мы планируем создать не только производство, но и собрать команду инженеров, которые будут проводить НИОКР (научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы, — прим. URA.RU) по востребованным направлениям. Многие промышленники не имеют своих научных компетенций, но понимают, что определенное совершенствование продукции, или создание нового смежного продукта принесет им прибыль в ближайшей перспективе, позволит выйти на высокорентабельные рынки.

Инфраструктура создается в Новокольцовском рядом с объектами, с которыми мы будем налаживать связи: это кампус УрФУ и учебно-научный центр вуза, «Уральский выставочный центр», жилье для ученых, преподавателей, студентов, резидентов. Ключевым тут станет сотрудничество с УрФУ в части подготовки кадров и использования их научного опыта и потенциала по созданию новейшей продукции.

Мы хотим создать целостную экосистему, которая не только замкнет в одном месте цикл разработок, опытного и серийного производства, но и обеспечит подготовку инженеров с теми знаниями и навыками, которые нужны работодателю.

— Кто преимущественно будет резидентами наукограда?

Это компании в сфере радиоэлектроники и микроэлектроники, авиакосмоса, БПЛА, робототехники и другие — то есть те приоритетные направления, по которым в стране стоит задача создания собственных решений для технологического суверенитета.

«Дроны — это как двигатель внутреннего сгорания. Мы переходим на новый технологический уклад»

— На пресс-конференции в начале года вы говорили о том, что необходимо приземлять федеральные тренды на регион. Самый яркий тренд сейчас — беспилотники. Как можно приземлить его на Свердловскую область?

Он уже приземлен. В России немного предприятий, которые занимаются беспилотниками — концерн «Калашников», АО «Кронштадт» в Санкт-Петербурге и Уральский завод гражданской авиации (Екатеринбург).

Беспилотие — это мировой тренд, и сейчас он наконец признан российским. Если несколько лет назад другие игроки не хотели туда лезть, потому что думали, что ниша занята, то сейчас ситуация меняется. Нормативно-правовая база с различными ограничениями также не давала развиваться беспилотию, потому что бюрократическую процедуру люди воспринимали как барьер. Получалось, что мы не можем покупать дроны, не можем на них летать, наши дети не учатся ими управлять, и мы не попадаем в энерго-информационное поле.

А если бы мы были в нем, то сразу прививали бы детям такую компетенцию — управлять беспилотниками, проектировать их, конструировать. Тогда у нас вырастает поколение, которое органично осваивает технологию, и мы не являемся догоняющей страной.

Военная операция на Украине показала, что беспилотники — это актуально. Многие команды инженеров-разработчиков на волне патриотического настроения делают различные решения, кто-то даже на коленке собирает беспилотник из китайских комплектующих. Это дешево, при этом можно создать неплохие изделия. Думаю, на развитие технологии скоро появятся целевые отраслевые меры господдержки, в том числе субсидии на опытно-конструкторские работы (ОКР).

— Про сделать на коленке. Многие сейчас действительно собирают дроны сами, в частности, потому что у бойцов на фронте есть потребность в более продвинутых версиях. И такие разработчики пеняют на конструкторские бюро, что те делают дроны для выставок. Как думаете, есть такое?

Это больше вопрос к Министерству обороны. Но история про то, что «мы можем, но у нас не покупают, а те, у кого покупают, делают для выставок» — это точно несправедливый тезис. У нас есть серийные производства, в частности, на заводе гражданской авиации.

У старт-апов есть проблема — они думают, что кроме них никого нет, а если и есть, то они все равно впереди всех. Хотя рынок большой, и зачастую там уже есть много решений. Плюс когда люди делают на уровне прототипа, разработки зачастую не соответствуют требованиям эксплуатационных характеристик для той местности, где их будут применять. Допустим, беспилотник может не работать при минусовых температурах или в целом неудобен в эксплуатации.

Беспилотие — это не только про дроны для военных. В целом искусственный интеллект — классная тема, которая отлично вписывается во многие сферы жизни — услуги для потребителей (доставка продуктов), облет территорий и контроль противоправных действий, развлекательные истории, решение проблем компаний сельхозсектора. Куча вариаций, можно получить мультипликативный эффект.

20 лет назад, когда я учился на радиофаке, мы с одногруппниками для лабораторной работы припаивали диоды и смотрели, как идет ток через гелиограф. А сейчас даже дети могут дрон собрать, и задача — не просто собрать его из китайских комплектующих, но и написать для него софт, например. Дрон сейчас как двигатель внутреннего сгорания — он даст возможность перейти на новый технологический уклад во всех отраслях. Поэтому я специально делаю акцент, чтобы беспилотие воспринималось не как сугубо узкое направление, а как технологический передел, который открывает дополнительные возможности для всех отраслей. А спецоперация в данном случае является катализатором, вытягивающим элементом.

«Миллионы людей каждый день бесплатно учат нейросети»

— Вы неоднократно говорили о том, что будущее за искусственным интеллектом. Где он применяется сейчас активнее всего?

Все, что происходит в мире, имеет экономическую причину. Экономика первична, все остальное — ее обоснование (религия, политика, национальные интересы). Миллионы людей за бесплатно каждый день учат нейросеть. Когда вы проходите проверку на сайте и ищете светофоры, машины, пешеходные переходы — заметьте, в основном транспортные объекты — параллельно с вами тест проходит искусственный интеллект. А где сейчас он применяется активнее всего? В сфере беспилотного транспорта. Искусственный интеллект должен быстро принимать решения, потому что скорость движения беспилотника высокая. Поэтому сейчас все ассистенты водителей — конкретные беспилотники.

Вторая ниша, где используется искусственный интеллект — различные рекламные сервисы, распознавание текста, озвучивание, переводчики. Все, что связано с голосовыми помощниками — это история про адресную продажу рекламу. Они слушают, что вы говорите, чтобы узнать ваши предпочтения и продать рекламу.

Мне постоянно звонят и предлагают квартиру в Москве, но если бы они следили за мной лучше, то знали бы, что зарплата у меня маленькая, что я только закрываю кредит по ипотеке, и предлагали бы веревку и мыло.

В чем прикол искусственного интеллекта — человек не нужен. Поэтому его будут внедрять там, где-либо человек дорогой, либо влияние человеческого фактора негативно сказывается.

«Федеральные тренды, которые можно приземлить на Урал…»

— А какие еще федеральные тренды можно перенести на регион?

Я с коллегами нередко участвую в разработке стратегических программ на федеральном уровне, поэтому на ближайшие годы вижу следующие тренды:

• Восстановление критических сегментов промышленности и инфраструктуры. Например, без российской микроэлектроники говорить об импортозависимости тяжело. Без своих средств производства в станкостроении тоже. Если раньше крупные заказчики отказывались сотрудничать с отечественными компаниями, потому что у них были налажены поставки из-за границы, хорошие отношения с поставщиками, то сейчас у них нет других вариантов.
• Переход от политики импортозамещения к политике технологического суверенитета. Мы должны делать ключевые технологии у себя. Это очень дорого, не все страны этим занимаются, даже развитые, но у нас выбора нет — эти вещи важно развивать.
• Рост венчурных инвестиций в проекты. Практика венчурного финансирования такова, что из 100 проектов только 20 выстреливают. Это значит, что по остальным 80 деньги будут потеряны. Но без этого не будут развиваться высокие технологии, не появится чего-то новое, поэтому надо рисковать.
• Переориентация системы обучения на подготовку востребованных специалистов по конкретным областям. Сегодня надо больше заниматься целевым набором, но этот механизм устарел. Если у выпускника хорошие баллы, он сам может выбрать, куда поступить, и ему незачем заключать договор целевого набора с предприятием — это воспринимается как кабала. И наоборот — дети, которые понимают, что не наберут проходной балл на те специальности, которые им интересны, ищут партнеров в лице предприятий. Для предприятий это минус, так как получается, что они конкурируют на рынке труда не за умных студентов, а за тех, кому не хватило баллов. Поэтому тут должны вмешиваться предприятия. Они могут гарантировать студенту обучение и определенные условия труда, готовы вкладываться в его подготовку, взять с третьего курса на практику, платить зарплату и так далее. Нужно переходить к этому, и на федеральном уровне появляется такой тренд.
• Партнерство со странами ШОС. Меняем поставщиков с европейских, американских на азиатских. Каналы доставки продукции, логистику тоже меняем. Азиаты кстати ближе нам по духу — работают круглые сутки, и если умирают на рабочем месте — это доблесть.

— А есть предположения, когда решится проблема с кадрами и решится ли она? На некоторых промышленных предприятиях дефицит сотрудников на производствах доходит до 20-30%.

Никогда. Либо на федеральном уровне должен быть принят жесткий закон, который говорит — если государство платит за обучение студента, то студент должен пойти работать по распределению. Я думаю, такое решение сложно будет принять, оно противоречивое. Хотя смысл в этом есть, и как налогоплательщик я отношусь к нему хорошо: мы платим налоги и мы хотим, чтобы они шли на развитие страны, ведь это хорошо скажется на нас. Но сейчас ситуация обратная — государство тратит больше четырех триллионов рублей в год на образование, а мы говорим о том, что по техническим дисциплинам недобор.

У нас на радиофаке [УрФУ] есть пример, когда айтишные компании стали партнериться с факультетом. Но это заслуга обоюдная — и администрации вуза, и предприятий. Есть крутые коллаборационные решения, но не все так могут. И государство должно отыгрывать эту роль.

— А каких специалистов сейчас не хватает больше всего?

Инженеров, которые способны созидать. Наша школа готовила специалистов, которые будут эксплуатировать иностранные системы. Сегодня у нас есть вызов — не то, чтобы не эксплуатировать иностранные, а в том, чтобы создавать свое и обеспечить технологический суверенитет. И нужны инженеры, которые будут не по инструкции работать, а которые выбросят инструкцию и будут создавать сами.

«… и уральские тренды, которые можно перенести на страну»

— Давайте про прошлый год. Перед промышленными предприятиями было много вызовов. Все ли проблемы, возникшие из-за экономических санкций, удалось решить?

Были проблемы с закупкой отдельных видов сырья, которого нет на отечественном рынке. Чтобы разрешить ввоз, мы обратились к Минпромторгу РФ, нас услышали и помогли. Были вопросы по налоговым моментам, по мерам господдержки. Вообще, у предприятий всегда есть проблемы, которые они пытаются решить — либо не хватает денег, либо что-то с рынком сбыта, либо надо менять нормативно-правовую базу, которая мешает работать.

Все проблемы обсуждаются, и важность таких площадок как «Иннопром», куда приезжают федеральные спикеры, действительно велика. Мы можем погрузить их в региональные проблемы, и они сделают вывод — если на свердловском предприятии есть такая проблема, возможно, эта проблема есть во всей отрасли?

У региона высокий престиж, Свердловская область — опорный край державы. Мы рассказываем не только о проблемах, но и предлагаем решения. Минпромторг видит наши разработки, что они пользуются популярностью, интересуются и как итог зовут на меры господдержки. То есть мы продвигаем бренд региона.

Мой политический опыт показал, что на федеральном уровне любят региональные тренды, потому что это реальная фактура, решение которой даст конкретный эффект — в среднем для региона и максимум для страны.

— Про импортозамещение. Процент зарубежных комплектующих до сих пор остается высоким?

В медицине зависимость от импортных товаров 80%, по разным отраслям промышленности — до 50% и выше. Вопрос в локализации — что считать процентом? Например, мы сделали прибор — он российский, но микросхема, например, иностранная. Суть в том, что нельзя создать крутой продукт без экосистемы.

Поэтому поддержка отдельных отраслей — не сильно эффективная история, работа предприятий зависит от смежных отраслей. И именно в этом проблема импортозамещения — непросто взять и перейти на свое, все равно будет доля импорта.

Мне поступали предложения из других регионов — возглавить предприятия микроэлектроники, но мне интереснее работать с экосистемами, для меня также было важно остаться в Свердловской области. У меня тут есть общественная работа, которую я считаю важной, многие меня знают, есть потенциальные партнеры и сотрудники, которых можно привлекать.

Проще развивать хорошие проекты здесь, тем более, что Евгений Владимирович [Куйвашев] предложил мне интересный проект, и я знаю, как его реализовать. Наукоград — это как раз про создание экосистемы, про комплексное решение проблемы. Мне эта история интересна, я в этом умею.