«Я приходил домой, включал в наушниках Баха и плакал…»

 

 

 

 

 

Дмитрий Колезев: Друзья, добрый вечер! Как появилась идея этого вкусного круглого стола? Самая главная мысль, которая, как нам кажется, присутствует сегодня в головах, - это мысль о том, будет кризис или не будет, а если будет, то насколько он будет сильным и насколько трудно нам будет его пережить. Все эти размышления как-то удачно совпали с устричным сезоном. А устрицы - это очень антикризисная вещь, не в том смысле, что это способ борьбы с кризисом, а в том, что это - антипод кризиса, символ роскошной, сытой, буржуазной жизни. И вот родилась идея такого оксюморона: разговора о кризисе под устрицы. Может быть, в каком-то смысле это наша попытка сказать, что никакого кризиса и не будет, некий наш оптимизм. А может быть, и нет.

 

Вячеслав Трапезников: Может быть, это последние наши устрицы!

 

Колезев: Возможно и такое. Но прежде чем мы начнем говорить, для создания атмосферы мы хотели бы начать с театральной вещи. Мы пригласили сюда мастера художественного слова Аркадия Марьина, который нам прочитает рассказ Антона Павловича Чехова «Устрицы». Пока мы слушаем, я предлагаю приступать к трапезе и начинать пить вино.

 

 

Аркадий Марьин: Антон Павлович Чехов. «Устрицы». «Мне не нужно слишком напрягать память, чтобы во всех подробностях вспомнить дождливые осенние сумерки...» (прочитайте рассказ целиком).

 

(Аплодисменты)

 

 

Колезев: Ружена, хочу спросить у вас как у человека, который возит устрицы в Екатеринбург. В кризис 2008 года их стали есть меньше?

 

Ружена Воробьева: Точной статистики у меня нет. Мы возим устрицы только под заказ, для частных клиентов. Есть еще одна крупная компания, которая привозит устрицы в Екатеринбург. В том числе она возит их в «Metro». Я в «Metro» не беру устрицы, потому что не уверена, свежие они или нет. Срок годности устрицы - неделя, и это при правильном хранении. Главный признак несвежей устрицы - ее сухость, устрица все время потребляет много воды. Одно время была в Москве компания (кажется, «Снежный мир»), которая баловалась и замороженными устрицами, но спроса они не нашли.

 

Алена Григорян: Я слышала, от устриц ужасное отравление бывает, вплоть до реанимации.

 

Ружена Воробьева: Не знаю, не травилась. Но вообще, экспериментов лучше не ставить и не пробовать устрицы, в происхождении которых вы не уверены.

 

Колезев: А если говорить не только об устрицах, а о ресторанном бизнесе вообще. Как сказалась первая волна кризиса на вашем бизнесе?

 

Воробьева: Мы почувствовали кризис, потому что наша клиентура - это средний класс.

 

Михаил Вьюгин: Три года назад вы мне рассказывали в интервью, что перестали принимать кредитные карты из-за кризиса ликвидности.

 

Воробьева: Это была буквально неделя, когда у банков были проблемы и не прокатывались карты. В первую очередь мы почувствовали кризис, потому что к нам меньше стали ходить семьи. По субботам и воскресеньям основные наши посетители - семьи, которые приходят к нам обедать или ужинать с детьми. Это - тот самый средний класс, который в течение недели очень много работает, а суббота и воскресенье у них - культурная программа с детьми. Вот этих людей в кризис мы потеряли.

 

Колезев: А куда они пошли вместо «Дачи»? В фастфуд? Или дома остались?

 

Воробьева: Думаю, остались дома. Заметили, в этот кризис возник всплеск различных кулинарных школ? Люди стали больше готовить дома. Вообще это правильно, но я могу вам привести подсчеты, что в ресторан ходить выгоднее. Потому что если посчитать, сколько дома вы выкидываете из холодильника, получится кругленькая сумма.

 

Еще мы потеряли молодых яппи, часть из которых была уволена. Они приходили к нам обедать, приходили на домашние ужины. Сейчас все вернулось, сейчас мы ощущаем всплеск.

 

 

Вьюгин: Последние полтора месяца вы ощущаете что-то похожее на то, что было три года назад?

 

Воробьева: Нет, последние полтора месяца у нас очень много гостей. У нас много фуршетов, очень много кейтеринговых мероприятий. Вот в пятницу мы делали кейтеринг у Евгения Мака, а в субботу делали фуршет на 600 человек в «Архитекторе». Но и в сам ресторан тоже ходят, по выходным вечером здесь битком.

 

Колезев: А кто-нибудь чувствует вообще приближение кризиса?

 

Воробьева: Вы кушайте устрицы пока! Они не подрезаны, сразу предупреждаю. Только сегодня борт пришел из Москвы, все свежее. Это «Fines de Claires №1». У нас их редко возят.

 

Трапезников: Очень мясистые!

 

Колезев: Как много устриц вообще едят в Екатеринбурге?

 

Воробьева: Мы их возим только под заказ. На устрицах много не заработаешь, и для ресторанов это скорее имиджевая составляющая.

 

Вьюгин: И все-таки, кто чувствует кризис? Или только мы, журналисты, следим за этими новостями и переживаем, когда курс доллара вырос или упал на тридцать копеек? По рейтингам новостей мы видим, что это читают. Это волнует людей.

 

Колезев: У нас здесь за столом есть Евгений Мак, который в прошлый кризис открывал магазин ультрадорогих автомобилей. Сейчас вы открываете магазин дорогой одежды «Billionaire». Может, это примета уже такая – если Мак открывает дорогой магазин, будет кризис?

 

Евгений Мак: На самом деле в кризис открывать удобнее. Вот, например, в кризис мы открывали автосалон «Bentley». Вокруг все было плохо, и марки снисходительно смотрели на то, что в одном салоне могут официально продавать «Bentley», «Ferrari», «Lamborghini». Прошел год, кризис закончился, и бренды стали высказывать требования. Если хочешь продавать «Bentley», будь добр построить шоурум. «Ferrari» - тоже построй.

 

Колезев: То есть для бизнеса кризис – это, в первую очередь, новые возможности?

 

Мак: Безусловно, с кризисом всегда связаны новые возможности. Но вот у меня сейчас – шоурум закрыт, но я остаюсь представителем этих автомобильных брендов и машины стабильно покупают. Одну машину в месяц я точно продаю. Какой же кризис?

 

Колезев: Александр, а у вас в минувший кризис какие новые возможности появились?

 

Александр Меренков: Чтобы сделать шаг вперед, надо получить пинок под зад. Для нас кризис был этим пинком. Если бы не кризис, мы бы никогда не построили федеральную «сетку». Нам ведь было хорошо, был банк, рядом с которым мы хорошо жили. Потом банк помер и стало грустно. Надо что-то с этим было делать, и благодаря этому мы открыли 35 филиалов по России. Нам повезло, что начали мигрировать профессиональные команды и цена открытия филиала значительно снизилась. С людьми стало проще договариваться, они стали более сговорчивыми. Поэтому я сейчас жду второй кризис, чтобы открыть еще филиалы (смеется).

 

Вьюгин: Я сейчас пытаюсь себе купить квартиру, и риелторы говорят, что в последние полтора месяца все приличные квартиры расхватаны. Люди, ожидая кризиса, вкладываются в недвижимость. Квартиру не купить. Есть такое?

 

Мак: У меня есть приличная квартира, если что.

 

Трапезников: Мы действительно регистрируем всплеск, начиная с конца августа. Наложился и сезонный фактор, но вообще ощущение такое, будто ненадолго вернулся 2007 год. Все очень быстро и хорошо продается. Внезапно вернулся даже интерес к долевке. Но я понимаю, что этот всплеск – это наркотик, и похмелье после него будет долгим и тяжелым, по крайней мере, в моей отрасли. Моя отрасль очень чувствительна финансово. Мы завязаны на банки. Состояние глобальной мировой ликвидности очень действует даже на таких маленьких провинциальных застройщиков, как я, как мои коллеги. На мне изменения сказываются буквально в течение нескольких дней. Наш рынок – очень капиталоемкий, и если у тебя кредитов всего на 1 млрд рублей, то это еще немного. Как правило, у тебя кредитов на 3-5 миллиардов. В таких условиях колебания процентной ставки на 4-5% превращаются в Армагеддон. Плюс обрушение спроса, которое мы зафиксировали в 2009 году. При том, что я в этот раз намного лучше готов, чем в прошлый раз…

 

Колезев: Готовы как? Чему вас научила первая волна?

 

Трапезников: Я перестал строить компанию и начал зарабатывать деньги. Мои личные доходы увеличились в разы за время кризиса – за счет смены приоритетов. И я понял, что вообще это неплохо! У нас сегодня нет тысячи человек, которым надо платить зарплату, нет огромного лизингового пакета, все это уже смыло предыдущим кризисом. И я чувствую себя бодрым спартанцем, который снова готов пробежать 2009 год. Но этого бы не хотелось.

 

Вьюгин: Евгений, а вы изменили бизнес-модель?

 

Мак: Абсолютно не изменил. Мне проще всех здесь: я не бизнесмен, я пенсионер. Я делаю то, что мне нравится. В прошлый кризис открыли «Bentley» - было круто. Сейчас открыли «Billionaire» - еще круче. Еще готов что-нибудь открыть. Я не вижу кризиса. Я езжу по мировым автосалонам и смотрю на новинки. Если в 2009 году во Франкфурте было все грустно, не было новых машин, то в 2010 в Женеве – целое ожерелье шикарных автомобилей. Новые «Bentley» и «Ferrari», новый «Rolls-Royce».

 

 

Колезев: Хочу спросить Максима Павловича Серебренникова, который не только предприниматель, но и политик. Он, кстати, баллотируется в думу от КПРФ.

 

Реплика: Чувствуется, что разговор о «Bentley» и «Ferrari» вызывает у него классовую ненависть!

 

Колезев: Сегодня обнародовали статистику – половина населения страны ждет новой волны кризиса. Вы чувствуете это по вашим избирателям?

 

Серебренников: Те избиратели, которые действительно ходят на выборы, из кризиса не выходят в течение последних двадцати лет, а может быть еще и дольше. Это очень заметно. Мы сидим здесь в тепле, уюте, едим вкусно, пьем. А там совсем другая жизнь, там страшная жизнь. Но классовой ненависти быть не должно. Мы все начинали с равных возможностей.

 

Воробьева: Просто одни остались инертными, а другие как лягушки взбивали молоко.

 

Серебренников: Мы все родом из СССР, все учились в примерно одинаковых школах. Кто-то после учебы или работы шел пить пиво, а кто-то стремился дальше подрабатывать, зарабатывать. Кто-то отдыхал на диване, а кто-то ночами вагоны разгружал. Использовали все возможности. Кто-то шел в мелкий бизнес, который был на грани закона (88-я статья УК). Люди рисковали и пытались чего-то достичь. А классовая ненависть – это ненависть лентяев. Кто кому не давал учиться, нормально работать? Но мы должны признать, что значительная часть населения у нас натурально живет в XIX веке.

 

Люди не видели нормальной жизни. В какой-то момент появились кредиты, но это было зло, и очень многие семьи от этого пострадали. В 2007 году люди на пике набрали кредитов, и теперь им нужно их отдавать. Государству нужно было как-то морально подготовить к этому людей, а не устраивать опять оголтелый капитализм.

 

Вьюгин: Получается, что человек, который брал кредит, не мог просчитать свою жизнь даже на 24 месяца?

 

Воробьева: А его никто этому не научил!

 

Меренков: Если даже МММ никого ничему не научила, то о чем говорить? Опять реклама висит по городу.

 

 

Воробьева: Давайте скажем о том, что идет полное оболванивание людей. Они приходят домой и, извините меня, включают НТВ. Мы развиваемся по примеру многих других стран. В США есть люди, которые в третьем-четвертом поколении вообще не работают. Они всю жизнь живут на социальные пособия, они не хотят работать. У нас люди в деревне не хотят вырастить что-нибудь, им проще украсть урожай у соседа. Вот мне как ресторатору предлагают вступить в движение slow food…

 

Колезев: Что это такое?

 

Воробьева: Это движение против продуктовой глобализации. Что здесь у нас выращивается, то и нужно есть. Что растет на твоей земле, то и полезно для тебя – такая идеология. То есть бананы и устрицы - это неестественная для нас еда. Ну вот мне говорят, - движение slow food. Какой slow food? У нас вообще не продается ничего местного. Работают одни перекупщики, у нас задавлено сельское хозяйство. Никто ничего не выращивает, потому что невыгодно – скупают за копейки.

 

У нас не работают люди, у них ничего нет. Им проще прийти домой, включить ящик, открыть этот бутыль ненормального пива (вот почему, интересно, его не запрещает господин Онищенко?). Я общалась с одним наркологом, и он уверенно говорит, что государство сознательно спаивает людей. Коктейли в баночках, пиво в больших бутылках, любые консерванты, добавки – это все ведет к наркологии. И это все очень удобно: какой электорат готовый!

 

Меренков: А вообще, если говорить о том, почему русские люди так не любят работать: есть много исследований, которые изучают, как в человека закладываются разные навыки. И вот возьмите вы русские народные сказки. Где там что сказано про работу?

 

Александр Ляной: Есть поговорки. «Без труда – не выловишь рыбку из пруда».

 

Колезев: Ну а в сказках, действительно, - Емеля лежит все время на печи, или рыбка золотая все приносит.

 

Мак: Это не только у нас так. У меня старшая дочь отдыхала в Греции – там ведь просто никто не хочет работать.

 

Колезев: Может, это православная этика такая? А европейская протестантская этика – трудолюбивая?

 

Трапезников: Ага, а вы вспомните, что в Лондоне происходило? Там ведь выступили те самые получатели социальных пособий. И во Франции то же самое.

 

Воробьева: Я ездила по Франции, по самым маленьким городкам. Они ведь там по каждому поводу бастуют. У меня живет во Франции подруга, и она рассказывает, что там не ходят на демонстрации только в дождь. Они приходят на работу, плотно позавтракав, и начинают думать, куда они пойдут на обед. После обеда у них начинается сиеста, они пропускают по стаканчику и думают, в какой ресторан пойти ужинать. В 7-8 часов у них забиты все рестораны, вся Франция садится есть.

 

Серебренников: Хочу сказать по-коммунистически. Даже если есть работа, наши люди работать не хотят. На моих предприятиях были вакансии с зарплатами 30-40 тысяч рублей, и это не для самых квалифицированных рабочих. Выходят на работу, получают аванс - и по пять бригад просто нет! Приходится привозить откуда-нибудь. Из Башкирии, например, они там непьющие. Вахтовым методом. А наши работать не хотят. Пьют.

 

Трапезников: Подтверждаю, с нашими рабочими авансы – это страшно. Это беда.

 

Серебренников: Надо взять хорошее от советского прошлого. Возродить статью за тунеядство, например. Ну не привык народ жить при демократии! Человеком в первую очередь движет страх. Нужно вернуть ряд статей, которые раньше были в УК. Вернуть систему ЛТП.

 

Давайте обратимся к опыту Китая. Там же меньше проблем. С коррупционерами – ну их хоть как-то наказывают.

 

Трапезников: У нас за последнее время только в области посадили одних генералов пять человек. Как не наказывают-то?

 

Серебренников: Это дела заказные, мы с вами это прекрасно понимаем.

 

Мак: Но когда ты понимаешь, что тебя точно расстреляют, ты начинаешь думать. А когда тебя то ли закроют, то ли нет…

 

Трапезников: Есть принцип неотвратимости наказания, а не жестокости! Миллион человек сидит.

 

 

Татьяна Ушкова: А давайте лучше обсудим 47 миллионов человек, которые ходят на работу, получают зарплату, рожают детей. Я занимаюсь в «СКБ-банке» розничным бизнесом. Я видела три кризиса. Я кредитовала этих людей – как многие считают, «обманным путем». Так вот, эти люди – наши самые надежные плательщики. Это бизнесмен может взять и не рассчитать кредитное плечо. Это авантюристы могут взять под несбыточные проекты. А «физики», которые покупали автомобили и стиральные машины, за них рассчитываются. Это – средний класс, и он есть. И не надо говорить, что они пьют пиво! Они выращивают детей. И в 2008 году они не шелохнулись. Тут, конечно, спасибо первому и второму каналам, где нет новостей про кризис. РБК Daily они не смотрят. Я каждый вечер смотрю первый и второй каналы, и они рассказывают, как там Путин, Медведев и Мишарин перерезают ленточки. По три ленточки в день. Люди смотрят это, и они не забирают свои вклады из банков.

 

Вьюгин: Потому что не знают, что есть опасность.

 

 

Колезев: Вы что сейчас чувствуете в СКБ – отток, приток?

 

Ушкова: Кризис – в прослойке верхних 5%, которые смотрят РБК и читают «URA.Ru». Вы зайдите в обменные пункты – там никого нет, никто не скупает доллары. Скупают сами банки, чтобы уйти в кэш и заработать. Даже наши VIP не ушли в валюту, все сидят в рублях. Все доверяют этой экономике.

 

Трапезников: Потому что никто не знает, что делать. Я каждый день с утра думаю, что мне делать с рублями, с валютными кредитами. Вот как только у меня будет понимание, я тут же уйду куда-нибудь. Только пока его нет. Я в начале этого года брал кредиты в евро, понимая, что евро не может вырасти. А оно взяло и выросло!

 

Ушкова: Речь не про вас, а именно про общую массу заемщиков, которая в 2008 году нормально расплачивалась. Исключение – моногорода, где если завод закрылся, то нечего делать.

 

Ляной: Я считаю, что если человек зарабатывает 20 тысяч, то он всегда найдет, где эти 20 тысяч заработать.

 

Серебренников: Обратите внимание, товарищи, что эту честную прослойку, которая зарабатывает 30 тысяч, сейчас еще удушат новыми налогами.

 

Ушкова: Они не знают, какие они платят налоги. Они получают деньги на карточку, и все. Мы таких называем – Букины. Они приходят домой, и что вы их ругаете, что они пьют пиво? Мы тоже пьем пиво.

 

Реплика: Вино!

 

Ушкова: Ну, вино. Каждый свой напиток выбирает.

 

Воробьева: Минуточку! Это «Мускаде». Его союз с устрицами освящен небесами.

 

Ушкова: …и эти Букины не знают, 34% социальный налог или 43%. Они знают, что у них зарплата 25 тысяч.

 

Колезев: А люди сейчас стали ответственнее относиться к кредитам? Чему-то научил 2008 год?

 

Ушкова: Люди все забыли. Память «физика» живет 6-9 месяцев. Память быстро стирает плохое. И деньги были всегда. Они были и в 2008 году, просто наш Центробанк и Кудрин не знали, через какие инструменты дать их экономике. Они дали их только через полтора месяца. Кто продержался первые полтора месяца, те спаслись.

 

Трапезников: Мне не очень нравится, куда зашла наша дискуссия. Давайте не будем обожествлять нашего Букина и говорить, что мы все на нем стоим.

 

Меренков: Наша дискуссия напоминает «Нашу Рашу». Сидим, едим устрицы и думаем о народе. «Не бережете вы себя!..».

 

 

Трапезников: Мой бизнес пострадал в кризис невероятно сильно. Честно скажу: я по вечерам плакал. Я приходил домой, включал в наушниках Баха и плакал от безысходности. Так было несколько месяцев. И как мы можем говорить, что Букины платили по кредитам, если я им год не мог выплатить зарплату? У меня компаньон провел год в прокуратуре, рассказывая, когда мы заплатим людям. Мы полтора года рассчитывались с этими долгами. Откуда они брали деньги на эти кредиты? Убеждать себя в том, что они всегда будут платить, потому что они такие правильные, – это глупость. Они ничем не управляют. Они даже не понимают, откуда берутся деньги им на зарплату. А если у меня не появится денег, то они не заплатят банкам.

 

А я свои инвестиционные решения сворачиваю с июля. Еще до июля я интересовался земельными аукционами и землей. А что это значит? Что я давал заказы нескольким тысячам человек в течение полутора лет – начиная от цементных заводов и так далее. Я в своей отрасли на 1 рублей генерирую 14 рублей потоков. А если я не начинаю новые проекты, то у Букиных не будет денег. И какими бы хорошими мы их не считали, у них будут проблемы.

 

Серебренников: У нас была похожая ситуация. Ни одного оплаченного заказа весь 2009 год.

 

Ушкова: Подожди, но вот ты же говорил – у тебя была тысяча человек, а осталось пятьдесят. Ведь 950 человек пошли работать куда-то в другое место. И какие-то другие компании придут на эти земельные участки и начнут эти проекты.

 

Трапезников: Дак нет! Город в течение двух лет на аукционах не продал ни одного участка.

 

 

Колезев: Что вообще в стройке происходит?

 

Трапезников: По закладке новых проектов все очень плохо. Я говорю про всю отрасль. Банки закрывают ликвидность. Если ты не авантюрист и не рассчитываешь, что после установки забора тебе «физы» сразу понесут деньги, то сначала ты идешь в банк. Ты идешь и говоришь: Владимир Игнатьевич [Пухов, председатель правления СКБ-банка], дашь миллиард? Если он говорит – нет, я лучше в кэше посижу, то проекта не будет.

 

Вьюгин: И сейчас он так говорит?

 

Трапезников: Конечно, банки уходят в ликвидность.

 

Ушкова: Конечно. С сентября. Не скрываю это.

 

Трапезников: И это один в один то, что происходило в прошлый раз. Банки сокращают кредитование. Мне в июле сказали: Слава, готовься! Ты сколько хотел взять, миллиард? Мы тебе миллиард не подтверждаем. Мы тебе подтверждаем сто миллионов. А в моем бизнесе со ста миллионами делать нечего.

 

Вьюгин: А с чем связано такое решение банка?

 

Реплика: Заработать хотят?

 

Ушкова: Нет. Банк, сидящий в деньгах, генерирует убытки.

 

Трапезников: Если банк не разместил деньги, это беда для него. Остатки ликвидности тянут банк вниз. Но все-таки сидеть с этим миллиардом лучше, чем дать его мне, а у меня за два года не будет ни одной коммерческой продажи. В соревновании между жадностью и страхом у банкиров всегда побеждает страх.

 

Вьюгин: Почему сейчас возник этот страх?

 

Трапезников: Ну, как в 2008 году, вспомните «Lehman Borthers», когда он пошел ко дну. Это же было мировое правительство!

 

Вьюгин: А сейчас что было поворотной точкой?

 

Меренков: Греция, Америка.

 

Ушкова: Да, действия Обамы.

 

Меренков: По статистике, все страны, кому Standart&Poor`s снижал рейтинг, в течение года объявляли дефолт. Значит, по статистике, США должны объявить дефолт… И люди ждут. Я вижу, что наши клиенты замораживают страховые программы. Они говорят, что падает спрос, они это видят. На никель упал спрос, на цветные металлы. Только золото растет, ну – хорошо.

 

Ляной: Что же тут хорошего? В ювелирке это ужас!..

 

Григорян: А кажется ведь, что кризис в Америке – это так далеко.

 

Трапезников: Я в 2007 году тоже так думал. Где «Lehman Brothers» и где я? Я маленький провинциальный застройщик.

 

 

Воробьева: У нас все продукты растут в цене. Кто не знает, я совладелица огромной компании по поставке продуктов, которая снабжает все рестораны от Омска до Уфы, от Севера до Магнитогорска. У нас большее 800 клиентов, и каждый день у меня целая пачка писем от поставщиков, что повышаются цены.

 

Колезев: Почему растут эти цены?

 

Воробьева: Соляра, тарифы, налоги.

 

Ушкова: Кроме того, бизнес-планы все считают от долларов.

 

Мак: И тем не менее, потребление растет.

 

Воробьева: Потому что слишком долго мы были голодными, и люди не могут себе отказать. Они берут кредиты. Они не понимают, что нельзя платить кредит больше половины своей зарплаты. Те исправные плательщики, о которых говорит Татьяна, - это очень узкая прослойка. У меня многие официанты, пардон, покупают себе телефоны, которых нет у меня. Но это пока у них нет других трат – как только появляются дети и семья, начинаются другие траты.

 

Меренков: А что мы напали на банк? Мы же здесь собрались поговорить о том, есть кризис или нет.

 

Вьюгин: Мы пришли к выводу, что кризис есть, потому что Вячеслав Трапезников не смотрит аукционы по земле, потому что банки не дают ему денег, потому что они смотрят на Грецию и США.

 

Мак: А те строители, которых знаю я, - строят! И даже темпы наращивают.

 

Колезев: Новый кризис будет похож на кризис 2008 года или он пойдет по другому сценарию?

 

Ушкова: После глобализации экономики еще не один кризис не развивался по схожим сценариям.

 

 

Колезев: Что будет происходить с банками, в таком случае? Людям стоит переживать за свои сбережения?

 

Ушкова: Пока мы не выбрали президента, людям вообще не надо бояться. До мартовских выборов мы все защищены.

 

Колезев: Есть еще выборы в Америке.

 

Ушкова: Ну, если в Америке что-нибудь случится или она дефолтнется, то наш тут уже не помощник. И можно еще просьбу к журналистам: не раздувайте, пожалуйста, тему кризиса!

 

Меренков: Мое понимание такое, что до весны 2012 года все будет относительно спокойно и надо готовится к тому, что будет происходить после. А готовиться как? Уходить в кэш или в активы. А дальше – как говорит Сорос, будем ждать, как сработают ожидания. Если ждать, что после выборов будет хана, то после выборов и будет хана.

 

Мак: Я считаю, что бояться не надо. Человек, который хочет зарабатывать, всегда заработает.

 

Воробьева: Что тут говорить. Мы, люди, которые здесь сидим, голодать никогда не будем. Мы уже поголодали. Я когда-то себе сказала, что никогда не буду есть с газеты. Я в какой-то период настолько несчастливо жила, что я себе сказала: так больше не будет. Я и пашу по 16 часов, и я свое все равно выпашу.

 

Колезев: Александр, расскажите, что происходит с ювелиркой.

 

Ляной: Ювелирка делится на производство и на торговлю. Торговля, в принципе, существует нормально. А вот производство в силу удорожания тарифов, рабочей силы и, самое главное, золота, - оно испытывает большие проблемы. Оно не в лучшей конкурентной ситуации. 2008 год я прошел очень легко, была большая подушка. А за это время подъели. Но жизнь меня тоже научила – я раз в десять сократил персонал. И самое удивительное, что при этом производительность сильно выросла. Люди начали работать лучше.

 

Серебренников: И мы тоже сократили штаты, и оказывается, что много народу не нужно. А денежной массы стало больше.

 

 

Трапезников: У меня в штате был заложен сценарий 30-процентного роста рынка в течение последующих трех лет. В 2006 году я закончил MBA (и сейчас там преподаю), и я ужасно люблю повторять, что у меня самый дорогой диплом MBA в истории. Я защитил диплом «Построение вертикально интегрированного строительного холдинга полного производственного цикла». И после этого его внедрял. Можно было купить два башенных крана, а можно – четырнадцать. Мы купили четырнадцать. А вот сейчас осталось два, и последний продадим завтра.

 

Серебренников: Мы тоже в июле 2008 года здорово вложились в модернизацию производства.

 

Трапезников: Мы купили перед кризисом за 800 тысяч евро бетононасос. 800 тысяч евро! В конце 2007 года. Очень круто, на базе «Мерседеса», немецкий. Мы получили его в начале августа 2008 года. Он не залил ни одного куба.

 

Мак: И что сейчас с ним?

 

Трапезников: Его забрала лизинговая компания, и где-то он теперь есть, СКБ-банку лучше знать (смеется). Можно было купить два «Rolls-Royce», а я купил бетононасос. И мы тогда гордились этим. Мы десятку потратили, понимаете, не на дома в Испании, а на  строительную технику. Я думал, что я построю лучшую строительную компанию в Екатеринбурге.

 

Меренков: А круто, если бы ты сейчас ездил на бетононасосе за 800 тысяч евро! Это же круче, чем на «Роллс-Ройсе».

 

На самом деле, кто успешен, думает о развитии, кто не успешен – думает об экономии. Мы недавно обсуждали нашу стратегию, и будущий год мы видим очень хорошим. Правда, не для всех. Не все выживут, даже если кризиса не будет.

 

Еще по поводу кризиса и менталитета. Мы в 2009 году с дочкой смотрели «Сказку о царе Салтане». Там же очень классно написано о кризисе. Помните сказку? После нее точно понятно, что кризис в России это три вещи: высокие накладные расходы, высокие траты на персонал и понты.

 

Ушкова: Понты – это основное.

 

 

Меренков: Смотрим сказку. Что сделал царь Гвидон, когда царевна Лебедь с ним подружилась? Он застроил остров недвижимостью полностью. Он нанял на работе низкопроизводительный персонал из родственников царевны: «Тридцать три богатыря, чешуей как жар горя». Два раза в день они выходили, обходили и уходили. Дальше он дошел до понтов: «Белка песенки поет да орешки все грызет».

 

Ляной: Он на туризме развивался.

 

Меренков: Нет, я объясню, на чем он зарабатывал. Это впервые описанная история рэкета. «Пушки с острова палят, кораблю пристать велят». То есть, мужик сидел на торговом пути, обстреливал корабли, они приставали, он говорил им: смотрим белку, платим деньги.

 

Ушкова: Это не рэкет, это таможенные пошлины государства.

 

Меренков: Еще интересно, какая умная царевна Лебедь. Нашла нормального мужика, обеспечила офисом и жильем, своими родственниками в виде охраны, белкой, источником дохода. Но а ресурсы-то в чьих руках? В любой момент – щелк! – и ничего нет. Все ж написано, читайте сказки.

 

В общем, мне про кризис кажется, что когда много о чем-то говорят, то это кому-то нужно. И когда я смотрю телевизор, я понимаю, что либо что-то где-то недоделили, либо надо людей к чему-то подготовить. И еще, все состояния делаются во время революций. И, в-третьих, все опять разделятся на тех, кто будет пытаться заработать, и тех, кто будет ждать в сторонке и смотреть, чем закончится.

 

Сербренников: Нужно еще разделять тех людей, которые создали предприятия сами, из своего кармана, и топ-менеджеров, которые пришли управлять. Вот работаешь ты в банке, у тебя золотой парашют выписан, и ты успел намолотить. Или ты все создал с нуля, и тянешь это…

 

Трапезников: И поручительств у тебя на миллиард!

 

Серебрянников: Поэтому для топ-менеджера и собственника совсем разное восприятие кризиса. Одно дело, ты премию не получишь годовую, а другое – у тебя все отобрали и надо заново начинать.

 

Ушкова: Конечно, это соколы и ужи. Ужи – наемные менеджеры. А соколы летают высоко.

 

 

Воробьева: Я помню, когда в 1998 году я работала по найму в «Ирландском дворике». И тогда все очень трагично складывалось. Люди кончали жизни самоубийствами. Но тогда было какое-то сплочение. Помнишь, Женя, сколько людей собиралось в «Дворике»? Если селедку, пили водку и разговаривали. Людям было легче, они выговаривались.

 

Серебренников: Мы и люди другие были, мы еще «те» люди были…

 

Ушкова: Все случилось в один день.

 

Воробьева: Я помню, люди приходили в ресторан «Астория» и им приносили чек в два раза больше, чем цены в меню. Потому что так быстро все дорожало. И тогда мы говорили: ничего страшного, ну, будем жарить пирожки и поить людей водкой (только хорошей и холодной водкой). А вот в 2008 году мы здесь делали ремонт, и нам было очень сложно. Была полная жопа, у меня не было денег даже за ковровое покрытие заплатить. Но мы как-то перестроились, и все как-то работаем. Люди стали работать лучше. Остались только самые лучшие. И, знаете, наш бизнес будет работать: дни рождения, свадьбы, похороны даже – они будут всегда. И люди будут кушать. Главное - делать свое дело честное.

 

Серебренников: Меня тоже ностальгия что-то взяла. Я вспомнил, как за два дня до кризиса 1998 года я впервые в жизни заработал 9 миллионов долларов. Заработал, но не получил!

 

 

Реплика: Это несчитово.

 

Серебренников: И через три недели я получил только 700 тысяч. Было тяжело, но это были деньги. А вот в этот кризис было наоборот: мы поверили в развитие, вложились и было трудно. Пришлось поменять всю концепцию. Сначала пришлось лишиться своего, продать что-то из недвижимости, чтобы остаться честным перед банками. А потом поменяли концепцию и заработали уже другие деньги. Как ни странно, в течение «жирных лет» мы зарабатывали мало – мы все отдавали в банках. А когда в кризис поменяли стратегию и стали развиваться на свои средства, мы стали зарабатывать больше. И в этом кризис нас подтолкнул.

 

Григорян: И вообще, русские настолько выживаемые, настолько готовые ко всему, что мы переживем любой кризис и любую революцию.

 

 

 

Вопросы - Михаил Вьюгин, Дмитрий Колезев