«Пух — и нет украинской проблемы»

Армия меняет человека. Упорядочивает ход его мыслей и взгляды на жизнь, но совсем не обязательно — ломает его, лишая чувства личной свободы и бунтарского сознания. В этом на собственном опыте смог убедиться бывший блог-секретарь бывшего президента фонда «Город без наркотиков» Евгения Ройзмана — Вениамин Помазкин. Несколько дней назад он «дембельнулся» из иркутской военной части РВСН. До армии он был активным общественником, работал с ныне заключенными Олегом Киневым и Евгением Маленкиным и активно конфликтовал с правоохранительными органами. Как и в чем он поменялся, чем обязан ФСБ, что думает о «Крыменашем», долларе, Ходорковском и Навальном, какие мысли и планы вынашивает. Помазкин сдержал слово, данное нам еще во время службы, — первое его интервью «на гражданке» читайте на «URA.Ru».

— Ты в военном билете какой-то очень лохматый. И в армии не брился налысо?

— Официально там стрижка должна быть просто аккуратной. Последний месяц я попробовал не стричься, чтобы не быть лысым на гражданке. Так мне со всех сторон начали говорить: «подстригись, да подстригись».

— Столкнулся ли ты с самым ярким явлением в нашей армии — дедовщиной?

— Она есть, но в каком-то адекватном состоянии. Тот, кто относится к призыву постарше, неформально отвечает за тех, кто помладше. Ничего ужасного там нет, актов расправы, побоев — нет такого. Старший призыв может замечание сделать, на работы младший состав в основном отправляют. Добрая традиция заботы о старшем составе сегодня даже не соблюдается, она в принципе всем известна, но сейчас куда-то делась. Может быть, мне и с частью повезло, хотя для меня было неожиданно, что меня туда распределили из Егоршино. Сначала-то я был направлен в войска ПВО, и мне военком сказал, что скорее всего я тут в области и останусь. Выяснилось, что немного всё не так.

— Подписку о неразглашении военной тайны давал?

— Подписки давали какие-то, но нам и без них было понятно, что можно рассказывать, а что нельзя. Есть объекты, про которые рассказывать нельзя, никто не должен знать, где находится ракета. Грубо говоря, что в «Википедии» есть вот «в 29 ракетной дивизии „Тополь“ на вооружении» — вот это могу сказать. На картах «Гугла» находили свою часть. В военном билете допуск стоит — выдан УФСБ по Свердловской области, но на практике не пригодился, так как я с секретными документами не работал.

Отправка в армию (вверху) и возвращение из нее спустя год (ниже)

— Сегодняшняя оснащенность армии какое впечатление на тебя произвела?

— Я разговаривал с контрактниками, которые еще с нулевых там служат, и они рассказывали, что чисто внешне все то же самое. Но вот я ушел, а те, кто новенькие, пришли — на них уже новая форма получена, та самая, с отрывными нашивками на липучках. Контрактников уже при мне переодевали. Опять же взять одно из подразделений — там иногда используют радиостанции 60-х годов. Помню, смотрел где-то, что минобороны обещало оснастить всех планшетами суперсовременными фантастическими, которые целеуказание на карте позволяют делать, и смотрю на нашу рацию старинную Р107М, которую уже даже любительские обходят. Автомат АК-74М тот же самый. Но вот, например, за последний год кормить стали ощутимо лучше — даже я на себе испытал.

— Хорошо, что мы с тобой не сразу в твой приезд (17 декабря) увиделись, а уже после выходных. Ты наверняка успел по городу погулять, встретился с людьми. Впечатление — как изменился город, если изменился?

— Каким был, таким и остался. Разве что автоматы платной парковки появились. Но для меня это не особо важно — у меня машины нет. И у Соховича [-Канаровского Алексея, известного екатеринбургского блогера и друга Помазкина] машины теперь тоже нет, так что спокойно совершенно.

— На службе следил за новостями, повесткой?

— Да, последние полгода довольно активно. Там с телефоном полегче уже стало, а официально они раз в неделю выдаются. Как было написано в свое время в блоге у Тушина: «В действительности все не так как на самом деле».

— Помню, увидел у тебя в «Фейсбуке» (деятельность запрещена в РФ) сломанный надвое «айфон», но потом понял, что это не твой.

— Да, там история была с одним моим товарищем. Он пронес его на техническую позицию, куда вообще нельзя никакое свое оборудование носить. Никто не должен знать, что эта позиция именно там находится, а телефон, естественно, такую возможность дает, не говоря уже о фотографиях и прочем. Ну а он пронес и сдать его официально не может, поскольку у срочника его в принципе быть и не должно. Командир увидел и по телефону топором съездил, но это случай единичный. Обычно просто забирают, отдают старшине.

— В итоге, твой мир состоит из каких новостей на сегодня?

— В первую очередь рубль упал. В последние дни мы обсуждали со старшими офицерами, паникуя, что евро в пунктах обмена по 130 рублей продают. Одно ведь дело, что моя зарплата в две тысячи рублей каждое десятое число на карточку — это 40 евро, а другой дело — 20 евро. Я там единственный, по сути, был, кто интересовался новостями из разных источников. Все новости солдатам, по сути, рассказывал я.

— На что можно потратить две тысячи в армии?

В магазин шли, на караул закупиться. Правда, у нас не было свободного передвижения: даже по территории дивизии пройти — обязательно берешь с собой контрактника. По-моему, это глупо.

— Насколько в целом полезный опыт?

— Учит выстраивать отношения с окружающими. Для меня это самое главное оказалось: как с незнакомым человеком выстроить отношения товарищеские, позитивные. Ну и стрелять я научился. В части стал первым по сбору магазина — за 26 секунд заправлял его патронами полностью при нормативе на пятерку в 32 секунды. Стрельба — заслуга моего командира, который к каждому искал свой подход, учил караулу, стрельбе, умению пользоваться спецприборами — рацией, миноискателем и тому подобное.

— Зачем тебе это мастерство стрельбы?

— А если пригодится?

— Здесь ты был бунтарем, помню. В армии ты открыто о своей нелюбви к президенту или к другим политикам не выражал?

— Касаемо таких вопросов — там лучше не надо, я старался это при себе оставлять. Там это ничего не изменит все равно. Зачем кому-то знать, что я думаю иначе. Вопросы, от которых могла быть польза, я мог бы поднять — я их поднимал. У нас большинство командиров предпочитало урегулировать конфликт просто словами, все проблемы обсуждались и разрешались.

— В Сеть просачивались ролики, где молодые солдаты рассуждали, пошлют или не пошлют их на Украину. У вас таких разговоров не было?

— А нас бы и не послали. Это ракетные войска. Мы максимум, что могли бы — это пух и нет проблемы украинской. И там были бы очень грустные последствия. У нас установка «Тополь» была на вооружении — это открытая информация, я тут секрета не выдам — дальность 11 тысяч километров. Так что выезжать даже никуда не надо.

— Но ведь разговоры о судьбе страны вели? Собственную позицию о происходящем ты выработал? В твоей действительности «Крым наш» или не то, чтобы очень?

— Конечно, у каждого была мысль своя и по Украине, и по Путину. Но высказываться по войне, это, наверное, будет означать, что я в ней участвую. Но Крым по факту наш. А по последствиям — ну есть мнение, что лучше дальше не продолжать. Я бы на месте Путина уже остановился. Но я к большой политике как не имел отношения, так и не имею.

— А к другим странам хуже стал относиться за это время? Не захотелось разбомбить Штаты, имея под рукой кнопку?

— Может у кого-то такие мысли есть, но это не про меня совсем. Я служил в другой части, она пусками не занималась. Я служил в подразделении охраны, которой полагалось, как раз, защищать ракеты и тех, кто кнопки нажимает, в случае перегонки с места на место.

— Внутри воинского коллектива было ощущение, что война все-таки будет?

— Есть мнение, что если война и будет, то все, кто отслужил — будут готовы пойти на эту войну. И я пойду, если будет война. А стычки на границе с Украиной — не наше это немного.

— Какие вести с малой родины вызывали внутреннее переживание?

— Ну вот командир однажды пришел и сказал: «У вас там в Екатеринбурге какого-то депутата посадили». Я залез, посмотрел — Кинёв! Про него же никто не мог сказать в городе до этого ничего плохого, а потому шоком настоящим стало. До сих пор не понимаю, как такое могло случиться. Если бы он сам не признался, я бы не поверил, и подозрений он не вызывал никогда.

— Маленкин, Ройзман цепляли как-то?

— По Маленкину в общем-то все также и осталось, как и уезжал. А за Ройзманом не следил вообще.

— То есть настолько отношение поменялось? До безразличия?

— В общем-то да. Как он сам любит говорить — с ним «всем все понятно». Мэр и мэр. Сам справится со всем.

— Сейчас он тебя именно как мэр устраивает?

— А я не замечаю, что мэр Ройзман. Не вижу отличия предыдущего мэра [Евгения Порунова] и его дел от нынешнего. Но говорить «Ройзман, почисти город!» не буду — зачем, если каждый видит это.

— А с предыдущей его ипостасью — фондом «Город без наркотиков» — связываться будешь? С Кабановым встретишься?

— Знаю, что пока был в армии, [по делу об оскорблении следователя Савинцева] был допрошен президент фонда Щипачев. С Кабановым мы не особенно хорошо знакомы — виделись пару раз. Если будет какой-то проект, что-то интересное, новое, то почему бы не посотрудничать. То, что Ройзман не президент фонда больше — это как раз сохраняет теоретическую возможность сотрудничества с ГБН.

— Какой-то план на ближайшее будущее для себя сформулировал?

— Да, до нового года планирую максимально выспаться, потому что восьми часов катастрофически не хватало. Пока не принял решение, буду связываться с политикой или нет. В первую очередь меня интересует не Екатеринбург, а Верхняя Пышма — она всегда для меня на первом месте стояла. Мы всегда пример показывали, как надо решать проблемы — дороги вот там сделали, но сделали к моему дому, и на газонах вблизи перестали парковаться. Я это умею, могу показать. В жизни своего города я буду принимать участие, несомненно. Что касается Екатеринбурга и его больших людей — пока не знаю.

— Намерен ли связать в будущем свою судьбу с политикой? Реформа МСУ, например, подарит екатеринбуржцам возможность выбирать большую кучу депутатов. Хотел бы по этой стезе попробовать пойти?

— В Екатеринбурге не хотел бы.

— А если Верхняя Пышма станет частью Большого Екатеринбурга?

— А Верхняя Пышма не станет частью Екатеринбурга. Я обещаю. Помню, первый раз мы организовались с товарищами и собрали огромное число подписей под обращением к президенту, и тема сама собой умерла. В Верхней Пышме в теории я себя, может, и вижу депутатом, но город пока не готов голосовать за других людей, пока всех все устраивает. Вступать в какую-то партию я не буду. С другой стороны, я и как гражданин многое могу. Если меня будет что-то задевать — у меня остались довольно читаемые ресурсы. Сегодня вот выразил позицию по «Билайну», который не дождался меня из армии, продал мой номер — ушел я от них в «Мегафон».

— В каких-то глобальных проектах намерен участвовать?

— Еще будучи на службе, предложил Министерству обороны проект, мы его придумали совместно с Соховичем. По информационной политике в отношении контрактной службы в армии и повышению престижа службы в армии вообще. И мне под конец службы позвонили из Минобороны в караул — для всех шоком было немного. Ну вот сегодня человеку позвоню, с которым тогда договорились, и если получится, будем делать такой большой федеральный проект.

— В органы, может, пойдешь работать?

— Это тоже не совсем моё, да и не звали. Но сейчас вот в ГУВД пойду в гости схожу — приглашали просто повидаться. Посылку мне в часть присылали с конфетами-печеньем.

— Почти уверен, что ты с ролью рядового жителя не смиришься...

— Я себя ощущаю рядовым жителем. Но есть те, про кого Навальный говорит — люди, которые смотрят в стол, а я вот был бы рад общественной активности, был бы счастлив, если бы каждый рядовой житель делал то же, что делал и я, когда был здесь.

— К Навальному, кстати, как относишься?

— Надеюсь, что его не посадят. Он делал очень полезные вещи и продолжает их делать. Это пример мужества. Не знаю, поеду ли в Москву 15-го января (сторонники Алексея Навального в этот день устраивают акцию протеста в поддержку скандально известного блогера — прим. «URA.Ru»). Здесь организовывать ничего не буду, но если что-то будет у нас, я туда схожу. Поддерживать протест буду.

— Ходорковского выпустили — порадовался?

— Пока он сидел — сильно приелся. Четыре года назад в его поддержку масштабные акции устраивали, а потом уже все скатилось в ноль. А сейчас он вышел, и все ведь правильно пишут, что он делает совсем не то, чего от него ожидают. Лекции какие-то читает с непонятным смыслом. От него ждали не этого, ждали активной работы, а там пока все непонятно.