«Вы придете в здание, где не будет света и тепла. И зрителя»

Екатеринбургский театр оперы и балета разрабатывает антикризисные меры. Сокращение бюджетного финансирования и рост курса евро заставляет руководство принимать непопулярные как для зрителей, так и для коллектива решения. По словам директора театра Андрея Шишкина, главная задача — «сделать все возможное для того, чтобы сохранить в этот трудный период творческие коллективы». «У нас годы ушли на их создание, и если сейчас не сберечь созданное, то, когда кризис закончится, понадобятся годы на возрождение», — считает руководитель.

— Первый шаг, который сделала администрация театра?

— Мы не просто издали приказ об уменьшении заработной платы. Мы предложили план действий. В частности, сократили репертуар, поскольку чем короче афиша, тем она эффективнее прокатывается. Одно дело — двадцать названий держать в репертуаре, и другое дело — десять. Чем короче репертуарная «линейка», тем лучше, быстрее, эффективнее, с меньшим объемом репетиций — прокат.

Естественно, в театре это вызывает разночтения. Я понимаю: они артисты... Они Тоски, Фата Морганы. А мы списываем «Любовь к трем апельсинам» и «Тоску». На что жить?! Но я вынужден предпринимать какие-то действия и оставлять спектакли, которые стабильно дают больше. Потому что в сложившейся ситуации нам необходимы деньги.

— Оперный в последние годы считался самым богатым театром Екатеринбурга.

— Нам уменьшили бюджетное финансирование. Того, что есть, не хватает даже на заработную плату. И впервые я сталкиваюсь с тем, что коммунальные услуги, отопление, освещение, связь, бензин, новые постановки, гастроли... — только за счет собственных средств. Нас «порезали» на 76 миллионов — это 18 процентов нашего бюджета. «Порезали» в том числе и грант.

Хорошо, что его оставили в уменьшенном объеме. Срок действия гранта был рассчитан на 2012-2014 годы. А на 2015 год его продлили отдельным постановлением правительства. А могли бы сказать: в федеральном бюджете нет денег, уходите в областной бюджет или в городской... Уходите куда хотите! Но федерация нас пока держит в своих руках. Я четко осознаю, что не было бы гранта, который работает уже восьмой год — не было бы и результата: тех спекатклей и тех «Золотых масок», которые мы сегодня имеем.

— И как вы будете решать первоочередные задачи? Ведь скоро нужно показывать спектакли, номинированные на «Золотую маску» в Москве?

— «Летучий голландец» и «Цветоделика» летят в Москву самолетом на деньги спонсора — [Олега] Гусева. Раньше мы исходили из того, что поезд дешевле, поэтому нас по пять дней не бывало в театре. А сейчас высчитали, что при более дорогой цене билетов на самолет мы теряем всего два дня на дорогу, в остальное время — сплошные спектакли. И это экономически более оправдано.

— Как коллектив отнесся к режиму жесткой экономии, в том числе и на зарплате?

— В балете сказали (но это балет, я на них не обижаюсь, это молодые люди, чей век на сцене очень короток): «А вы нам все деньги раздайте на заработную плату». Я им ответил: «Вы понимаете, что тогда придете в пустое здание, где не будет света и тепла? И зрителя не будет. Некому будет открыть занавес. И электроэнергии, чтобы это сделать, тоже не будет». Нам надо, с одной стороны, коллектив сохранить, с другой, — стабильность репертуара. И не снижать темпы выпуска премьер, потому что это большая загрузка зала, игра с ценообразованием, тот дух, который должен остаться в театре. Мы все должны жить аплодисментами, подготовкой и ожиданием премьеры. Ожиданием отзывов прессы, критики...

— Значит, объявленные на сезон премьеры будут?

— Как минимум те, что анонсированы до конца сезона. В конце февраля — «Риголетто». С бухгалтером встречаемся каждый день. Есть такое понятие, как «ручное управление финансами» — это про нас сейчас. Счетов много, потому что все эскизы костюмов сданы, металлоконструкции заказаны, реквизит, декорации — грузовик стоит, разгружается, надо все оплачивать. Вот мы и мечемся: сюда дадим тысячу, туда — 20, тут просим подождать, там аванс вносим. Поэтому с утра первый вопрос — сколько касса вчера дала.

А впереди отпускные, а это — катастрофа. И доходы к концу сезона всегда (это закон театра) падают. Зимние месяцы по доходности дают 40 процентов годового дохода, даже невзирая на то, что мы два года подряд в декабре уезжали на гастроли в Германию и здесь шел усеченный балетный репертуар. Поэтому было принято решение: как бы ни дружили с немецким импресарио, законсервировать наши отношения, потому что следующая новогодняя кампания, безусловно, должна быть с полным набором и оперных, и балетных спектаклей. И начинать ее надо будет не 25 декабря, а в десятых числах.

Мы с ужасом думаем про следующие после «Риголетто» премьеры. Да, что-то успели сделать: купили английский тюль на «Лебединое озеро» — и черный, и белый. Да, мы закупили все ткани для костюмов на «Тщетную предосторожность». Но перед спектаклем, как правило, начинается: не хватает этого, нет соломенных шляпок, здесь пуанты покрасим, тут сделаем так...

— Можно ли в абсолютных цифрах обозначить сегодняшний уровень зарплат в театре?

— Зарплата у нас состояла не только из фиксированной части (оклад, переработка, «уральские», выслуга, звание, больничные, отпускные), но также из переменной. И именно в этой части мы теперь трогаем деньги, и она теперь будет соответствовать нашим финансовым возможностям. Могу сказать, что у людей останется интерес: чем больше они будут работать, тем меньше потеряют в деньгах.

— А много ли у вас тех, кто по каким-то причинам много работать не может?

— Это очень трудный вопрос. С одной стороны, есть артист, который никогда не был «первачом». Но, анализируя его заработную плату, понимаешь, что он выходит на сцену каждый вечер. А есть люди, которые исполняют ведущие партии, но редко. Тому есть разные причины: попадание в амплуа, в облик, характер. Наличие конкуренции: в другом театре, он, допустим, был бы безусловным лидером и пел бы все, а в нашем театре в силу того, что мы долгие годы посвятили созданию творческих коллективов, в каждом амплуа есть по два, три, четыре человека. Поэтому у каждого артиста каждый месяц размер заработной платы будет разным.

— Вы сказали о сокращении репертуара. Это диктуется только экономическими показателями — выручкой от спектаклей?

— Мы сократили репертуар и для того, чтобы стать мобильнее. Останется 16 названий опер и 11 — балетов. Мы очень много работали в последние годы. И на самом деле запас прочности оказался таким, что даже сейчас существует некоторое количество опер, которые мы не в состоянии показывать каждый месяц.

— Вы, наверное, знаете, ситуацию в других театрах. Насколько велика вероятность того, что наши артисты будут искать счастье на стороне?

— Могу предположить, что сегодня выгодно окажется работать за границей, получая зарплату в евро. К сожалению, существует большое количество частных антрепренерских одноразовых компаний, которые собирают, лепят балет и «чесом» пытаются заработать деньги. Одна артистка балета, наивно полагая, что сможет заработать, на такое согласилась. Вернулась через полгода со словами: «Мне такой жизни не надо». Поэтому трудно сказать, что на самом деле важнее: деньги любой ценой или какая-никакая, но стабильность. И самое главное — в таких компаниях нет артистического роста. А у нас есть премьеры, и это важный стимул. Разный набор педагогов, балетмейстеров, хореографов, возможность поработать: сегодня — Тибальд, завтра — Зигфрид. И зарплату мы даем за то, чтобы они выучили эти партии. А ведь чем богаче портфолио, тем дороже можно себя продать. Но все это касается в первую очередь балета. Хотя артистов можно понять. Они в 30 с небольшим выходят на пенсию. И им за это время надо многое успеть — и партии натанцевать, и звания получить, и семью создать. У них время сжато, и я понимаю, что они не могут ждать.

А вот хор не дрогнет. И один молодой человек правильно сказал: «Мы все понимаем и никуда не уйдем. У нас единственная просьба — максимально соблюдать правила внутреннего распорядка. Потому что между вечерним спектаклем и утренней репетицией мы будем бегать на подработки, начиная от репетиторства в музыкальных школах и заканчивая частными уроками».

— О каком количестве людей мы говорим?

— Нас очень много, 620 человек.

— Может быть, стоит поднять цены на билеты?

— У нас по итогам прошлого года средняя цена билета — 450 рублей. 82 заработанных миллиона делим на 253 спектакля: средний сбор спектакля — 324 тысячи рублей. Поэтому сейчас не хочу загадывать. Давайте не будем предвосхищать события: может случиться так, что, наоборот, снижать цены придется. Мы не знаем, как поведет себя зритель в нынешней ситуации.

— Все эти проблемы не могут быть связаны только с сокращением бюджетного финансирования...

— Возросли цены. Мы потребляем громадное количество импортной продукции: английский тюль, пуанты, всевозможная электронная техника, всякие светодиоды, световые ленты и т.д., где цена формируется в евро и нет замены. Одни пуанты стоят сто с лишним евро. А мы, конечно, привыкли к хорошей обуви. И к хорошему уровню спектаклей...

— А гастроли — это расходы или доходы?

— С одной стороны, гастроли выгодны, потому что гонорары платятся в иностранной валюте. С другой — чтобы гастроли организовать, надо как минимум довезти коллектив до места. Мы были вынуждены отказаться от гастролей в Голландии. Я вел переговоры в течение двух лет о серьезной программе, рассчитанной на три года. Голландцы уже забронировали отель и понесли убытки после нашего отказа. Жаль, что такой амбициозный проект совпал с сегодняшней экономической ситуацией. Но гастроли в любом случае должны быть. У артиста должно быть волнение: другая страна, иная аудитория, как воспримут, что напишут в прессе. Поэтому мы рады, что удалось найти компромисс по поводу поездки на Тайвань. На премьеру «Риголетто» приедут оттуда фотографы и СМИ, чтобы перед нашими выступлениями провести PR-акцию. С 21 по 28 июня в 8-миллионном Тайбее мы дадим три спектакля «Риголетто», четыре — «Тоска». В самом центре города, в крупнейшем здании, стилизованном под китайскую пагоду. В громадном зале, вмещающем около трех тысяч зрителей.