«Теперь хороший профессор — это не тот, кто только лекцию хорошо студентам читает»

Уральский федеральный университет — вновь среди самых упоминаемых региональных брендов. Еще бы, Ученый совет утвердил дорожную карту до 2020 года — как при любом амбициозном плане, вокруг много споров. Проректор по науке УрФУ Владимир Кружаев принял «URA.Ru», чтобы удивить: вновь живем в историческое время — вузы перестраиваются, новые специальности поражают воображение. Как заманивают преподавателей-иностранцев, какой статус будет у университета, а какой у преподавателей, о новых таблетках, магнитах — в интервью на сайте нашего агентства.

— Первый вопрос, который сейчас задают любому представителю университета. Как вы оцениваете дорожную карту, которая была принята на учебном Ученом совете? Как неизбежность для развития университета? Или были какие-то другие варианты?

— Содержательно (направления развития, отношение к учебному процессу) она неоспорима. Ее цифровые показатели (как нам достичь приличных мест в мировых рейтингах) рассчитаны и оценены. Надо идти. У нас за последние два года создано 12 лабораторий под руководством зарубежных ученых, причем не рядовых, а ведущих в мире.

Как раз на последнем Ученом совете ректор докладывал ситуацию, и сами члены Ученого совета подобрали правильные формулировки. Мы предлагаем дифференцировать траектории развития человека в университете. Если ты не хочешь заниматься наукой или не можешь, но квалифицированно преподаешь (дисциплины, которые сформированы десятилетия назад, те же основы матанализа) — занимайся этим и получай деньги. Но называйся уже не доцентом, а доцентом-лектором.

— Повод для нашей встречи — это позиция университета как лидера среди других российских вузов, стремящихся в мировой топ-100 по числу опубликованных научных работ.

— Да, мы добились этого результата. Речь об объеме публикаций за последние пять лет в журналах, которые индексируются в WEB of Sciense — эти издания названы в указе президента России. И вот в них мы действительно опережаем все вузы, которые участвуют в проекте топ-100, и все федеральные университеты. За четыре года количество опубликованных работ выросло в четыре раза.

— В моем представлении, это рутинная работа, но выясняется, что это прорыв, что для преподавателя заниматься наукой — это что-то дополнительное, а не основное?

— Просто вы представитель другого поколения и не помните историческое деление на академию наук и вузы. Долгие годы считалось, что вузы только обучают, а науку делает РАН. А то, что обучать без науки высокого уровня невозможно, не акцентировалось. В последние 15-20 лет это стало очевидно, и проходит определенная перестройка. Теперь хороший профессор — это не только тот, кто хорошо, заинтересовывая студентов, читает лекции, но и тот, кто делает это на современном уровне. Ведь иначе мы выпустим специалистов с уровнем знаний 10-15-летней давности.

Если вектор не поменяется, то лет через 5-7 все и будут заниматься наукой. Другого варианта не будет.

— Самое известное деление в науке — это деление на физиков и лириков. Можно ли так же делить опубликованные работы?

— Это делает сам WEB of Sciense. В журналах, которые эта система индексирует, у нас в прошлом году было более 700 публикаций. Свыше половины — в области физики, химии. Поменьше материаловедения, математики, есть компьютерные науки и науки о жизни. У гуманитариев статей — единицы. И не потому, что наши гуманитарии хуже других, а потому что гуманитарные журналы в WEB of Sciense составляют малую часть.

— И все же почему до 2012 года публикаций было мало, а теперь их количество так стремительно растет?

— Вступая в должность, президент определил параметры развития образования, указав для высшей школы в том числе и публикации. Поэтому все вузы и научные учреждения начали смотреть: а что они могут сделать, чтобы этих публикаций стало больше? Это важно, потому что в российских университетах доля публикаций на одного научно-педагогического работника и вообще доля публикующихся научно-педагогических работников меньше, чем в среднем европейском университете.

И я думаю, что очень важную роль у нас сыграла система финансового стимулирования. Надбавка за публикации теперь очень приличная, и она еще сильно зависит от уровня журнала, где напечатана статья.

— Я правильно понимаю, что и до 2012 года велась эта работа и были публикации?

— Конечно, научная работа велась. Но раньше вполне достаточно было опубликовать результаты работы в журнале, который входит в список ВАК. И, набрав нужное число статей, писать диссертацию, ее защищать. Хотя возможность была печататься и в других журналах, но это дополнительная трудность. Сейчас мы всячески стимулируем людей этим заниматься. И многие откликаются.

— Понятно, гораздо проще публиковаться в журнале ВАК на своем родном языке, в той среде, где ты много лет работаешь и имеешь связи и возможности. Сопротивление было?

— Я бы не назвал это сопротивлением. Есть и кнут, и пряник. Так вот пряник у нас — это помощь, которая включена на полную катушку. А вот кнута, который бы наказывал тех, кто не публикуется, пока не было. Сейчас мы ввели новые требования к профессорско-преподавательским должностям, среди которых есть и публикационная активность.

— Как публикации трансформируются в жизни университета? Во что это может вылиться? В новый предмет, в новый курс?

— Это ежедневная практика нормального университета. В начале этого года судьба меня занесла в Англию, и в одном из университетов я поинтересовался, какую роль научная работа играет в жизни профессора. Один говорит: «Это 95% оценки профессора в университете». Другой: «Ты заблуждаешься — не 95, а 85». Для нас это спор, не имеющий значения, потому что непреложен сам факт: в передовом университете преподаватель, не занимающийся научной работой, не признается преподавателем. Да, профессора, которые занимаются научной работой, мало читают общих курсов, но читают спецкурсы. Студентов учат на передовом рубеже. У нас в университете четвертая часть преподавателей такого уровня.

Но трудно сказать: «До сих пор я наукой не занимался, а с завтрашнего дня начну». С нуля подобное не делается, тем более на уровне, достойном публикаций. Аспирантам, молодым кандидатам наук это интересно. У некоторых пожилых профессоров, которые годами не занимались наукой, может быть, такого желания нет.

— Я был на лекции декана экономфака МГУ Аузана, и он говорил о рождении новых профессий на стыке разных сред. Вы говорите об увеличении числа научных работ. А приводит ли это к появлению новых специальностей в университете?

— Например, у нас появилась фундаментальная медицина. Это медицинская биохимия, биофизика и биокибернетика. В регионе вообще такого не было, а в российском рейтинге востребованных специальностей они занимают 7-е место. Это ученые, которые понимают процессы, работают над вакцинами и прочее. Мне кажется, что это очень хороший прорыв для университета, и он как раз основан на междисциплинарности.

Но это частный пример. Есть база SKOPUS, в которой все статьи в мире разделены на узкие области и в них рейтингуются.

Наш университет сейчас в лидерах по 35 темам, у УрО РАН их 37, в среднем европейском университете — обычно 100-120.

В лидерах публикационной активности находятся академики Чупахин, Чарушин. Их публикационная активность очень хорошо сочетается с практическими результатами в виде новых лекарств. Или Рычков, у которого высокая публикационная активность сочетается с объемными проектами для предприятий. В прошлом году он выиграл проект на технологию получения редких элементов из отходов горно-металлургической промышленности.

Приведу в пример группу Васьковского, специалиста по магнетизму, которая тоже попадает в эти компетенции по публикациям и сейчас ведет большой проект, где на основе своих фундаментальных результатов разрабатывает датчики магнитного поля, с очень хорошими характеристиками, которые применяются во многих автомобилях.

Есть и другие подобные примеры научных коллективов, у которых качественная публикационная активность сочетается с востребованным практическим применением научных разработок.

— Есть задача достигнуть такого же количества компетенций, как в Европе?

— Да. Мы уже в будущем году думаем, что их будет 45-50, а к 2020 году — 80, потому что это можно делать целенаправленно.

— Чем университет привлекает того же ученого-француза или японца?

— Не зарплатой. На это нашего бюджета развития просто не хватит. Недавно к нам приехал французский профессор Бернар Раво. У него индекс Хирша (некий коэффициент, который показывает количество и качество публикационной активности) — 70. Это очень высоко. На встрече с ректором он рассказал, что его звали в Санкт-Петербург, Москву и сюда. «Я понимаю, — говорит, — что там столицы, но изучив работы, я выбрал Екатеринбург, потому что те люди, которые здесь, мне известны, я понимаю, что с ними смогу и дальше развивать свою тему».

— Санкции последнего года как-то сказались на этих научных контактах?

— Говорят, что некоторые ученые, особенно из стран Прибалтики, из Польши и некоторых других, иногда отменяют свои планы. Но это в основном люди из социально-гуманитарной сферы, где политика играет большую роль. По физике и математике я не замечаю каких-то значительных изменений. Все 12 лабораторий (в том числе несколько — гуманитарного и социально-политического профиля), которые созданы, работают.