«Многие ушли во внутреннюю эмиграцию: читаем книжки, ходим на танцы»

Говорить о кризисе неприлично, а вот больше читать хорошей литературы — да, тренд года, утверждает владелец PR-Агентства «Ньютон» и создатель екатеринбургского джаз-клуба EverJazz Алексей Глазырин. Перед Новым годом он рассказал «URA.Ru», чем жили активные граждане столицы Урала, что стало с теми, кто еще недавно ходил на митинги и задавал вопросы власти. Почему за год не появились новые герои, как бизнесмены переживают «худые времена», чему радовались, почему не приняли новый логотип Екатеринбурга и не протестовали против «Пассажа». Точный срез настроений тех, кто развивает статус Урала как самостоятельной территории с характером — в материале «URA.Ru».

— Год назад мы закончили разговор кризисом, тягучим ощущением чего-то плохо прогнозируемого и выводом, что 2015-й будет годом даже не работы, а постоянной пахоты. Совпадает?

— Я начну с непечатного анекдота, который, на мой взгляд, очень хорошо передает настроение: «В кризис в России резко выросло количество гомосексуалистов. Мужчины по пять-шесть человек собираются в недорогих кафе, садятся вокруг столика в темном углу, ничего не заказывают, вздыхают, молчат… Раз в 15 минут кто-нибудь из них говорит: „У меня такая жопа! ..“»

Это старый анекдот, но мне кажется, что он очень актуален сегодня. Да, весь прошедший год все пахали, нужно было много работать, не приходилось расслабляться. К тому же есть понимание, что в следующем году будет только хуже. Я не могу сказать, что эта пахота приносила больше денег, но что приходилось больше работать, чтобы сохранить имеющееся — да. И как следствие (а не только из-за политических моментов) очень много бизнесменов активного класса и активного возраста сейчас уходят в состояние внутренней эмиграции: начали вдруг танцевать, бегать марафоны, читать современную литературу, находить новые — порою очень экзотические — хобби.

— На вашей «Умной среде» явка стала выше?

— Заметно выше. Интересно, что темы-лидеры вовсе не из области политики или бизнеса. Это базовые вопросы человеческой личности, феноменологические вопросы человеческого общества и культуры, хобби. На эти темы приходит значительно больше людей, нежели когда дискутируются вопросы актуальной политики.

— Если говорить о бизнесе, то были в этом году среди ваших знакомых истории банкротства?

— Среди моих друзей, слава богу, такого не было. Хотя есть ощущение того, что в малом бизнесе катастрофа нарастает.

— Какая? Мы будем голодать?

— На слуху довольно много информации о закрывающихся предприятиях — в сфере торговли, услуг, причем услуг как для населения, так и для бизнеса. Если посмотреть на общепит, то количество закрытий кафе средней руки очень велико. Впрочем, общепит все равно последний бизнес, который закроется, потому что пить и вздыхать все равно где-то нужно. Правда, даже дорогие заведения снижают уровень цен на выпивку и вздохи.

— Еще год назад многие наши общие знакомые бежали и покупали пятый телевизор, третью машину и т. д. Сейчас ведь нет уже такого?

— Нет. Бизнесмены сейчас делятся на две категории: оптимистов и пессимистов. Пессимисты очень долго рассуждают, где и почему будет плохо. В связи с валютой, с сокращением объема заказов, падением покупательской способности населения… А оптимисты просто об этом не говорят. И я отношу себя к оптимистам. Безусловно, к тяжелым временам в бизнесе готовлюсь, но обсуждать мне это не очень интересно. И когда мне говорят: ах, почему все так плохо? — Я отвечаю:

А что вы хотите от страны, которая ведет две войны?

-?

— Это помимо политической изоляции, в которой мы оказались. То есть у нас на двух фронтах активные боевые действия, и чего мы хотим? Это стоит денег…

— Но война, как я себе понимаю, это что-то из школьной программы, из «Тимура и его команды»: тут бомбы, где-то есть блокадный город, мужчин никаких нет, все ушли на фронт…

— Это когда война на твоей территории. Когда был блокадный Ленинград и ели крыс, в Германии еще не было войны — мир воевал на территории России. И я не думаю, что война в твоем представлении случится, но если объективно воспринимать слово «война», то мы в ней участвуем. Так же, как Америка периодически находится в состоянии войны: то в Афганистане, то в Ираке. Мы сейчас и на Украине, и в Сирии ведем активные боевые действия. То есть наша армия там присутствует, там наши военные, которым нужно платить, нужно обеспечивать обороноспособность армии. Это же гонка вооружений, о которой мы за несколько десятилетий подзабыли…

И мы — даже находясь не в Генштабе, а на Урале — понимаем, что если сбили наш самолет, то нужен 101 новый самолет, потому что это военный конфликт со страной-членом НАТО. То есть любые правильные действия государства в этом случае — это наращивать свою военную мощь, обороноспособность, увеличивать потенциал на случай агрессии и просчитывать сценарий войны с НАТО.

— То есть гонка?

— Безусловно. Не знаю, насколько нас хватит, но эта гонка неизбежно сказывается на экономическом состоянии внутри страны.

— Это очень высокие материи. А для меня 2015 год на Урале был про продолжение спора города и области, про попытку переименовать должность мэра Екатеринбурга. Вы вообще эту тему замечали?

— Мне кажется, что вся эта внутренняя игра — передача полномочий, установление контроля одних над другими, — она не важна. Потому что она меня не коснется.

Улицы станут менее скользкими? .. У меня очень простой подход: лед задолбал. Ходить по городу просто невозможно, но и говорить об этом бесполезно.

Ройзману писать или Якобу? Или в ЖКХ обращаться? У меня перед клубом есть асфальтовая площадка. Берешь таджика, даешь ему в руки инструмент, и он этот лед убирает. Что я еще могу сделать, кроме этого? За город я отвечать не могу.

— А публично высказанное мнение горожан не изменит ситуацию?

— Ты в данном случае обращаешься к той пассионарности, которая в нас сидит… Но я могу привести целый ряд аргументов, почему мы молчим.

Во-первых, надо работать. Если я решаю все свои проблемы сам, и мне надо платить за жизнь своей семьи, то нужно на это заработать. Я совершенно не понимаю, будут ли условия для бизнеса к концу следующего года, и я должен работать сейчас, потому что потом может быть поздно. Вот когда мой бизнес накроется медным тазом, у меня появятся просторы для общественной деятельности. А сейчас у меня нет ни времени, ни желания этим заниматься.

Второе. На любую пассионарность есть некое разочарование. Ты выходишь и говоришь: давайте делать так! Каждый раз, когда мне что-то не нравится в действиях государства или муниципальной власти, и я об этом заявляю, это никогда и никем «не слышится». Я вот не частый посетитель митингов, но выходил несколько раз. Например, публично выступал против сноса старого «Пассажа». Это кому-то помешало снести памятник конструктивизма и поставить новое дурновкусие прямо в центре города, испортить архитектурный ансамбль главной екатеринбургской площади?

Если говорить про общее настроение, то это настроение улитки, несущей дом на себе.

Зачем вступать в дискуссии, в которых ты не можешь быть услышанным? Никто уже не помнит, что дискуссия ведется не для того, чтобы победить в ней, не для того, чтобы та или иная точка зрения восторжествовала, а чтобы искать новый смысл. Истина рождается в споре —, но она чаще всего отличается от крайних точек среды спорящих. Но сегодня Россия — это страна глухих: все очень много говорят, но никто не слышит.

— Для вас — городской активной среды — был в этом году праздник. Наконец-то всех собрали и обсудили новый логотип Екатеринбурга. Екат-Ерин-Бург.

— Это грустная, на самом деле, история. Сначала [дизайнер, придумавший год назад логотип Екатеринбурга Артем] Лебедев всколыхнул и чуть-чуть консолидировал дизайнерское сообщество, а потом общим настроением решила воспользоваться группа креативных сотрудников рекламных агентств, которые захотели «протолкнуть» загодя принятое решение. Для этого очень многих использовали в массовке, чтобы создать видимость движухи и дискуссии. С самого начала было ясно, кто выиграет всю эту историю. Так что того идеалистического объединения, о котором ты говоришь, не случилось.

— Где же протест, что нет, это наш город, не будет у нас такого логотипа?

— Вот ты живешь в этом же городе. У тебя есть ощущение, что это твой город?

— Нет.

— Ну вот. У меня оно, это чувство, на уровне «любви к березкам». Я в этом городе родился, тут все знаю, мне приятно узнавать какие-то фасады, места, встречаться с людьми, которые здесь живут.

Но у меня нет ощущения, что это мой город, в котором мое мнение значимо. Если завтра кто-нибудь решит снести гостиницу «Исеть», ничего его не остановит.

— Чем это опасно для города, власти, для людей?

— Любое действие опасно противодействием. В свое время Николае Чаушеску решил провести митинг в свою поддержку. Он его организовал. Но этот многотысячный митинг перерос в бунт против него. И спустя несколько дней та же самая толпа, которая собралась его поддерживать, его, не понимающего, что вообще происходит, расстреляла вместе с женой. Это уровень противодействия, когда тебе кажется, что ты можешь принимать любые решения, и все им подчинятся. Тоталитарная власть всегда живет «под собою не чуя страны».

— Я не знаю, было ли в вашей компании это или нет, но есть и такое настроение «так всегда происходит». В этом году у Владимира Шахрина было интервью, где он говорил, что раньше переживал, бегал, сопротивлялся, воевал, а потом почитал историю России и понял, что все процессы цикличны, и в общем, нет никакого смысла протестовать. То есть общий курс движения у нас верный, просто надо смотреть не отрезком дня, недели или года, а столетиями…

— Когда мы говорим о каких-то настроенческих вещах, то тут, во-первых, влияет возраст. В известной степени, к концу жизни становишься фаталистом. Я в 14 лет был гораздо более революционным, чем сейчас. Как ты понимаешь, просто степень активности другая.

А во-вторых, если говорить об исторических параллелях, то я анализировал, почему как раз люди друг друга не слышат, когда высказывают различные суждения, и сопоставил эту ситуацию с началом ХХ века. И это насколько близкие вещи… Это идеологический разлад, на фоне которого может вылезти какая-нибудь очередная гадость, навроде висящего у нас за спиной красно-черного Ленина. От этого параллелизма становится страшно.

Хотя есть и другая позиция. Несколько лет назад в ходе обсуждения мотопробега нескольких английских аристократов по России один английский лорд сказал российскому участнику, несогласному с маршрутом:

«Это свободный мир. Если вам что-то не нравится — вы можете не ехать».

Так и вправду, это свободный мир и — вы можете уехать. Многие так и делают.

— До сих пор?

— Интересует тебя, уехали ли из моего ближнего круга? Да, уехали несколько человек. Прямо в этом году. Бизнес массово не эмигрирует, у них либо уже есть второй паспорт, либо дети там учатся. А поехали высококлассные специалисты… Сжигая все мосты. Несколько очень близких мне людей перестали быть гражданами России. Теперь они граждане — США, Германии, Италии…

— А кто остался, что делают? Погреб на случай войны?

— Я не встречал ни одного человека, который роет погреб на случай ядерной войны. Но в доме, в котором я живу, внизу огромный бункер Сталина. Если что, я туда побегу. (смеется).

— Вот я недавно думал, а чем вечеринки в «Кандинском», которыми все в этом году восхищаются, отличаются от встреч тут, за роялем, век назад? Чем чучела, которые Савельев выставляет в фойе своего центра, отличаются от окаменелостей, которые сюда привозили активисты УОЛЕ? У меня нет ощущения Екатеринбурга как глобального города. Такое чувство, что активная среда Екатеринбурга начала просто врастать в землю: заниматься собой, укрепляться, укрупняться…

— Смотри: в Египет летать нельзя, в Турцию тоже. В Крым не очень хочется ехать, потому что всерьез обсуждается, что у них там через день отключают электричество и что в магазинах нет продуктов. Денег, чего греха таить, у всех меньше… Если все переводить доход на курс доллара, то мы все тут же грустнеем. В этой ситуации у тебя

исчезает возможность той самой глобальной жизни, которая была еще пять лет назад, когда ты сегодня здесь, а завтра — там.

И плюс, у тебя нет ощущения, что эта новая элита не подпитывается? В нее никто не приходит новый.

— Я могу назвать вам несколько новых имен, того же Гришу Терентьева. Растут ребята.

— Растут, но появился ли новый бизнес, появился новый актор? Нет. Мы перекапываем копаное, костяк элиты прежний. Есть прекрасный [Вениамин] Элинсон. Увы, как и мы, он не молодеет.

У нас меньше возможности ездить, а с другой стороны — непонятно, зачем? Я раньше ездил в Европу контракты заключать. А сейчас чего-то меня там не очень ждут, потому что контракты, которые реализовывались на территории России, закончились. А русские проекты, которые двигались там, тоже нет смысла дальше двигать. Исчезла экономическая основа.

И что происходит? Начинаешь просто обустраивать собственный сарай.

В рамках города, если говорить позитивно, начинают реализовываться атмосферные проекты: концерты в джаз-клубе, Биеннале современного искусства. Это было круто…

Если переходить на уровень того же УОЛЕ, которое ты упоминал, то для меня это выглядит так: предприниматели здесь организовали такую игрушку, собрали очень неплохую коллекцию, и в конце концов обрели Шигирского идола, который на сегодня является самой древней в мире деревянной скульптурой. Мне кажется, что члены УОЛЕ сделали для самосознания Урала и следующих поколений культурных, пассионарных и образованных людей здесь гораздо больше, чем нынешняя власть со всеми ее враждебными историями и выставками про Рюриковичей. И через подобную инициативу, такой вот интерес, национальную самобытность проще и надежнее сохранить и развить.

К тому же мы сегодня совершенно непоследовательны. С одной стороны, мы со всеми воюем, а с другой стороны, чтобы признать конструктивизм памятниками Екатеринбурга, нам что нужно? Чтобы ЮНЕСКО его признала памятниками мирового культурного наследия. И без этого никак сохранить свое наследие мы не можем. Нам нужно одобрение из-за границы.

— Составили заявку в ЮНЕСКО?

— Да. Чуть ли не в этих числах ее должны рассмотреть.

— Хорошо. 2016-й год — год больших выборов. Какое настроение в вашей среде: пойдете — не пойдете, будут ли знакомые баллотироваться или все — улитки?

— Приличные люди во власть давно не ходят, бизнесом это тоже перестало быть. Это скорее история для делегирования представителя бизнеса или личная история, как у моего бывшего коллеги Саши Караваева. Это такая форма частно-государственного партнерства.

Частный Саша Караваев заключил сделку с государством и получил вот такой фонд. Мне кажется, ему приходится несладко.

Всегда есть идеалисты, которые верят, что изнутри смогут что-то сделать, ничего тут не изменилось. К тому же, по социологическим опросам, государственная служба — самый желаемый вариант трудоустройства для нынешних студентов.

— Сегодня говорите о том, что не ощущаете этот город своим, потому что вас не спрашивают. Выборы — это одна из возможностей?

— Это, как минимум, на уровне моего личного флешмоба: я могу и пойду голосовать…

Редакция «URA.Ru», Михаил Вьюгин и Алексей Глазырин благодарят Областной краеведческий музей и лично его руководителя Наталью Ветрову за возможность поговорить в интерьерах усадьбы Поклевских-Козелл.