«Что делать с тихим предательством и шкурничеством наших элит?»

Протоиерей Всеволод Чаплин несколько месяцев назад оказался в списке «опальных священников». Сегодня он почти не появляется в радио- и телеэфирах, на страницах газет, при этом остается членом Общественной палаты России и, что для него, пожалуй, самое главное — служит в церкви. В один из дней страстной седмицы журналисты «URA.Ru» встретились с отцом Всеволодом в храме исповедника преподобного Федора Студита у Никитских ворот в Москве. О своем пути к Богу, современных прихожанах, слиянии светской и церковной жизни — в ИНТЕРВЬЮ Всеволода Чаплина «URA.Ru».

— Отец Всеволод, у каждого человека свой путь к вере. Как вы пришли к Богу? Это было осознанное решение?

— Приход человека к вере всегда связан с Божьим действием — даже в семьях, где дети растут у верующих родителей. Нередко бывает так, что вера воспринимается как нечто обыденное, затем происходит бунт против Бога и родителей, а потом человек вдруг слышит Божий голос, и все в жизни меняется.

У меня были какие-то духовные поиски, но очень недолгие. К вере я пришел в 13 лет. К этому времени я уже перечитал массу атеистической литературы, слушал радиоголоса, где много говорилось на религиозные темы, но 

в конце концов в какой-то момент без всякого внутреннего интеллектуального диалога я понял, что Бог есть, и он призывает меня.

— Вы помните день, когда впервые зашли в храм? Какие были ощущения? Изменились ли они как-то с годами?

— Это произошло в Богоявленском соборе в Москве, куда я зашел почти случайно, чтобы купить крестик (крестики тогда были в моде). Я буквально сразу понял, что здесь останусь. В храмах тогда в основном были пожилые женщины, но приходили и молодые активные люди с полудиссидентским менталитетом. Это был 1981 год — тогда среди молодежи было много людей ищущих, и многие нашли себя в вере.

Рад, что тогдашний выбор меня никак не обманул, ведь, как я уже сказал, это был Божий призыв. Бог обмануть не может. Да, поменялись люди в храмах, да, храмов стало больше, но то присутствие Бога, которое я ощутил тогда, никак не изменилось. Ведь главное в церкви — это он, а не меняющаяся реальность. Бог неизменен, он-то и есть самая настоящая реальность. То, что окружает нас, — лишь отражение его света, к тому же перемешанное с нашей тьмой.

— В начале 90-х, когда церкви стали возвращать храмы, люди массово крестились. Не обобщаю, конечно, но в большинстве случаев тогда представлялось, что это было данью моде. С тех пор православная вера укрепилась в людях?

— Какая-то поверхностная мода, конечно, была — и даже не в 90-е годы, а в конце 80-х, когда слишком многие отождествляли религию с диссидентством. Кстати, значительная часть этих людей потом ушла из Церкви. Но, поверьте, выгоды от того, чтобы быть верующим, ни в 80-е, ни в 90-е годы не было. Взаимная поддержка среди православных людей у нас не очень большая. Исповедание веры могло, конечно, на какое-то время сделать человека популярным, но эта популярность, как и мода, была эфемерной и в житейском смысле особо ничего не давала.

Я убежден: люди, включая самых простых, приходили к Богу и к вере искренне. Причем у простых людей приход к Богу оказался гораздо прочнее, чем у некоторых мятущихся интеллигентов, которые, может быть, действительно искали популярности, диссидентства, славы, возможности самовыразиться. А среди простых людей, конечно, вера укрепилась — она коснулась десятков миллионов наших соотечественников. Именно крепость в вере и показывает, кто пришел к Богу, чтобы жить с ним и в нем, а кто следовал переменчивым модам.

— Насколько для церкви важен «количественный» фактор? То массовое обращение к Богу, что было в 90-х, сейчас уже неактуально? Это хорошо или плохо?

— Православные христиане верят, что именно принятие Христа открывает двери рая, двери блаженной вечности. Поэтому, конечно, важно, пришел человек к истинной вере или нет. Хорошо, что это сегодня происходит — обычно без всяких громких публичных историй, без навязчивого миссионерства. Приходят через воскресные школы, жизнь приходской общины, преподавание основ православной культуры, социальную работу, чтение книг и церковных материалов в СМИ — пусть даже иногда скучноватых, но не будем забывать, что кому-то нужна яркая фраза, а кому-то тихий, спокойный язык. Нужно и то, и то. В итоге

мы сегодня имеем гораздо больше приходящих к вере людей, чем в 80-е и даже в 90-е годы.

— На Урале, несмотря на экономические сложности, продолжают строить храмы. Но прихожан там совсем немного, во всяком случае, меньше, чем в московских храмах. Есть ли у церкви какая-то системная работа по привлечению новых прихожан? Не важнее ли это с точки зрения стратегии, чем возведение новых церквей?

— Я несколько раз был в крупных уральских городах, в частности, в Екатеринбурге. И видел, что храмы вовсе не пустуют, если, конечно, взять время, когда совершаются богослужения, особенно воскресное или праздничное. В будние дни, когда нет общего богослужения, в храм всегда заходят лишь отдельные люди — так было всегда и так есть во всем мире. Вспомним, что апостольские общины тоже собирались вместе в основном по особым дням.

Но очень важно, чтобы люди чувствовали себя вместе и друг с другом, и с Богом именно в полноценной церковной общине. Сейчас ведь храм — это не только богослужение. В приходе, как не раз подчеркивал святейший патриарх Кирилл, должна вестись и образовательная, и миссионерская, и молодежная, и социальная работа. Люди призваны не только приходить на службы, но и проводить вместе хотя бы половину воскресного дня. Без храмового здания и без сопутствующих ему помещений все это невозможно. Храм должен объединять местную церковь квартала, района. Посмотрите, сегодняшний многоквартирный дом — это, по меркам XIX века, целое большое село, в нем живет несколько сотен, а то и больше тысячи людей. Что уж говорить о целом квартале, где, бесспорно, всегда найдутся и люди, и дела, которые смогут сплотить церковную общину.

— Кто сегодня приходит в храм из «новичков»? Опять же, вспоминая 90-е: тогда массово шли бывшие коммунисты, замполиты, чиновники, даже бандиты. Сегодня есть та или иная сословная группа такого рода?

— Насчет сословий я не уверен. Знаю, что в Москве есть храмы, куда больше ходит творческая интеллигенция — или, например, военные, или медики, или члены спортивно-патриотических обществ. Но, поскольку сословия у нас сегодня размыты, нет в полном смысле сословных приходов, какие существовали до революции. Их, наверное, и не должно быть. Церковная община призвана объединять людей богатых и бедных, молодых и пожилых, интеллектуально развитых и простецов. Практически везде, где я служил в Москве, так и было.

Впрочем, сейчас в большинстве московских храмов преобладают молодые семьи с детьми: дети учатся в воскресной школе, вместе с ними ходят родители, которые тоже обретают веру, если кто-то из них был неверующим или маловерующим. Дети взрослеют — кто-то уходит, а кто-то приводит в общину уже своих детей. Так восстанавливается почти утерянная в советское время связь нескольких поколений в церковной общине. Старушек сегодня во многих храмах меньшинство. И, наверное, наступает время, когда нужно их беречь, а не критиковать без конца, как это происходило в 90-е годы, в которые возник несколько надуманный образ злой церковной бабки.

— Официально в России церковь отделена от государства. Вместе с тем на всех больших светских мероприятиях, даже политических, таких, как, к примеру, оглашение послания президента Федеральному Собранию, присутствует патриарх, духовенство. Нет ли здесь противоречий?

— Я хотел бы заметить, что в Конституции говорится об отделении от государства религиозных объединений, то есть организационных структур религиозных общин. Это значит, что они не являются органами власти, а государство не вмешивается в их жизнь, если они не нарушают закон.

В то же время Церковь — это большинство нашего народа. Это все крещенные православные христиане. И Церковь имеет ровно такие же права на участие в общественной жизни, как и, положим, творческие союзы, благотворительные организации, иные общественные объединения.

Более того, считаю, что сегодня это участие недостаточно. Некоторые власть имущие стараются ограничить вовлеченность духовенства в общественные дебаты, потому что боятся, что нравственное обличение затронет и их собственную жизнь, в том числе так называемую личную — а у политика личной жизни, закрытой для общества, быть не может. Иногда и церковное начальство боится независимого голоса духовенства, считая, что имеет монополию на отношения с государством и на общественно значимые высказывания.

Убежден, что эта ситуация будет стремительно меняться. Среди духовенства, монашествующих много мыслящих и активных людей, и, конечно же, чем дальше, тем больше они будут высказываться по волнующим общество проблемам — от социальной политики до нравственного облика наших правителей.

— Многие считают, что сегодня в России делается все, чтобы отвлечь людей от государственных, экономических проблем — через церковь, через телевидение. Вы согласны с этим? Можно ли говорить, что церковь — это своего рода инструмент в руках власти?

— Без Церкви нет истинной веры. То, что Церковь через разные уста — от патриарха Кирилла до диакона Андрея Кураева — сегодня говорит о Боге и его отношении к людям и к народу, на самом деле гораздо важнее, чем вся политическая конкретика, государственное управление или состояние экономики. Хотя это все, конечно, включено в сферу христианского нравственного суждения.

У меня как раз создается впечатление, что эти главные вопросы пытаются сегодня исключить из дискуссии, без конца говоря только о частностях политических или экономических процессов. А вот

правильный ли у нас государственный строй? А нужно ли исправлять несправедливость, доставшуюся от 1991 и 1993 годов? Что делать с нравственной нечистотой среди власть имущих, с тихим предательством и шкурничеством наших элит?

Эти вопросы нужно ставить, и ставить прежде всего с нравственной точки зрения. Вместо этого нам слишком много говорят о десятых долях процента какого-нибудь рейтинга. Все это, извините, мелочи. Мы должны говорить о главном.

— Допускаете ли вы, что рано или поздно политика станет открыта для духовенства, скажем, священники будут баллотироваться на выборах? Да и вообще, что грань между церковной и светской жизнью постепенно будет стираться? Отец Фотий уже подал пример участия в абсолютно светском проекте «Голос».

— Опыт участия духовенства в парламентской деятельности существовал в 90-е годы, но он оказался не очень удачным. С одной стороны, в парламенте присутствовали иерархи, которые, как правило, отстаивали практические интересы церковных общин и больше ничем не занимались. С другой стороны, была группа политизированных священников, большинство которых потом нашу Церковь покинуло — политика оказалась важнее. Когда-то, может быть, и стоило бы вернуться к дискуссии об участии духовенства в парламенте, но не уверен, что это будет полезно в обозримом будущем.

Грани между церковной и светской жизнью не было никогда — ее придумали в советский период. И священнослужители, и миряне должны именно в качестве христиан участвовать в жизни общества — в этом нет ничего противоестественного. Сама картинка, в рамках которой церковная жизнь воспринимается как нечто непонятное, происходящее за оградой храмов и отделенное от общества, — это совершенно неправильная картинка. Мы не полностью изжили ее из своего сознания, но я надеюсь, что изживаться она будет.

Что касается поступка отца Фотия, к нему относятся по-разному. Я считаю, что это поступок неплохой. Человек в очередной раз показал, что священнослужители, даже монахи, — нормальные люди, в том числе склонные к творчеству. Я бы только произведения подобрал другие: говорящие о высшем измерении жизни человека.

— Интернет переполнен фотожабами, где священнослужители на Пасху, кроме христианской атрибутики, несут портреты Ленина — намек на «всеядность» руководства РПЦ. Как вы к этому относитесь? Не обидно?

— Диалог нужно вести с людьми разных убеждений, в том числе с коммунистами, сторонниками советской культуры, людьми, которые ценят достижения советского периода. Точно так же его нужно вести и с либералами, и с ультраконсерваторами, и с людьми разных национальностей. Впрочем, такой диалог не означает, что Церковь будет поддерживать какую-либо одну политическую силу.

Фотожабы фотожабами, но 

за все последние 25 лет относительно свободной политической жизни в стране вы не найдете случая, когда Церковь на уровне официальных заявлений поддержала бы КПРФ, «Единую Россию» или другую партию.

В 90-е годы были отдельные священники, которые вели агитацию, но это были, скорее, эпизоды, быстро ушедшие в историю. Я последние 20 лет как раз следил за тем, чтобы это все оставалось только эпизодами. В общем, получалось.

— У каждого человека свое понимание о счастье. Что для священника является счастьем?

— Слушать голос Божий и стараться доносить его до людей. Честно, прямо, не заискивая перед ними, не стремясь обязательно понравиться, помня прежде всего о Божией правде. Это всегда вызовет массу неприятия, но потом многие люди скажут тебе спасибо.