«Вместо реакции нам надо задуматься: а мы страна чего?»

В конце 2016-го года российские власти утвердили новый текст Доктрины информационной безопасности. Документ не получил широкого обсуждения, так же как и предыдущая редакция документа, выпущенная в 2000-м. Что странно: в доктрине (ознакомиться с ней можно на сайте Кремля) прописаны взгляды власти на регулирование коммуникаций, прежде всего Интернета. Важность документа подчеркивают последствия принятия доктрины начала нулевых. Она анонсировала и разгром олигархических СМИ, и будущую либерализацию времен президентства Дмитрия Медведева.

Преподаватель МГУ, автор хрестоматийной для российских СМИ книги «Интернет-журналистика» и популярного телеграм-канала «Мы и Жо» Александр Амзин по просьбе «URA.Ru» сравнил две доктрины, а также проанализировал соответствие нового документа мировым информационным трендам и реалиям.

— Какое у тебя общее впечатление от новой Доктрины информационной безопасности?

— Это фактически методичка по ведению если не информационной войны, то информационной обороны. Она выдержана в пассивно-агрессивном стиле и удерживается буквально в нескольких сантиметрах от того, чтобы не назвать по именам, от кого мы защищаемся и кто хочет нам навредить. Этим она существенно отличается от Доктрины информационной безопасности 2000 года.

От чтения возникает эффект, как от встречи со знакомым, которого не видел 16 лет, и вот встретил, а он кардинально изменился.

— В чем эти отличия?

— Доктрина 2000 года говорит, что нам очень многого не хватает на информационном фронте, что наша экономика находится в худшем состоянии, чем могла бы быть. Там говорится, что мы должны защищать права человека и предоставить ему все возможности защищать свою информацию, что мы должны опасаться планов некоторых государств по ведению информационных войн. А в доктрине 2016-го информационные войны — реальность, и медиа ранжируются в зависимости от того, положительно они оценивают государственную политику или нет.

Новый документ прямо говорит, что есть ряд стран, которые ведут информационно-психологическую войну в отношении России. Еще там говорится, что Россия хочет обеспечить защиту от сложившейся практики трансграничной передачи данных. Мы очень боимся быть интегрированными в мировую информационную среду и хотим сохранить ускользающий контроль над информацией, которая у нас есть. В том числе, над персональными данными граждан.

То есть, если в 2000-м году мы декларировали презумпцию возможности (информация — это априори хорошо и надо защищать ее от плохих людей), то сейчас у нас введена презумпция виновности (тот, кто активно работает с информацией, должен быть досмотрен на возможные злоупотребления) в отношении внешних и внутренних агентов, которые стремятся подвергнуть критике государственную политику, патриотические и духовно-нравственные ценности, традиции государства.

Очень интересно изучать эти два документа, положив их рядом. Мне кажется, что почти все слова, которые употреблены в последней версии доктрины, можно, при большом желании, найти в первой, но там они сформулированы совершенно иным способом и не подразумевают того, что подразумевается сейчас. Это же 2000 год, когда еще не было терактов 11 сентября 2001-го, и когда говорится о внутренней информационной безопасности, то под этим понимается безопасность информационных систем от, например, сращивания государственных органов с криминалитетом.

— Потому что совсем иной временной контекст.

— Да, это контекст, о котором мы сильно забыли. Там, например, есть идея не допустить монополизации информационного поля государственными и любыми российскими СМИ. А мы с 2013 года наблюдаем совершенно обратный процесс. И хотя в новой доктрине этого нигде не говорится прямо, но очевиден запрос на гомогенность информационных стремлений, на соответствие определенному заданному вектору. Можно идти в любую сторону, кроме стороны, куда не идет государственная политика, и кроме той стороны, которая подвергает традиции, нравственные устои страны какой-то критике. Этот документ гораздо менее идеалистичен, чем документ 2000-го года.

— Он касается именно медиа или всей информационной отрасли, включая IT, которая здорово развилась за это время?

— В большей степени медиа. В доктрине IT-отрасль получает сигнал, что тот путь, который был избран, когда появился так называемый интернет-царь (советник президента по Интернету. Сейчас это Герман Клименко. — Прим. ред.), правильный. В доктрине говорится, что неплохо сократить зависимость от импорта электронных компонентов, осуждается практика импорта программного обеспечения, потому что это информационно небезопасно. Если у кого-то были сомнения, что это госполитика, то теперь есть сигнал: да, мы будем продолжать идти в этом направлении.

Но меня больше удивило, что не менее 30% всего документа можно отнести на счет внешних угроз. Это, очевидно, внешнее послание, и создается чувство, что оно писалось если не рукой самого президента, то под его диктовку. В нем четко определено, что многие государства находятся в состоянии саботажа по отношению к России, искажают наши новости. Значит, обида на такое положение дел значительна.

— Как это трактовать для внутренней аудитории?

— Значит, курс, который был взят при уничтожении РИА «Новости» и создании на его месте МИА «Россия сегодня», будет продолжен. Далее можно только предполагать. Например, что нас ждут ограничения не только на иностранный акционерный капитал в СМИ, но и на распространение в России информации от русскоязычных СМИ, зарегистрированных за рубежом. Таких, например, как BBC. Очевидно, что консолидация медийного поля, его зачистка по идеологическим, экономическим причинам признаны недостаточными.

Большое количество россиян, которым вроде бы не оставили выбора, где читать, переключились для принятия решений на те ресурсы, которые невозможно юридически контролировать.

В доктрине есть еще одна штука — про информационно-психологическое давление. Речь идет о том, что на россиян и особенно, это подчеркивается, на молодых россиян вражескими голосами оказывается давление, которое портит их ценности. Это достаточно сурово, потому что лично я не могу представить, как после такого заявления, если оно превратится в какие-то конкретные действия, можно избежать идеологизации и в чем она будет состоять.

— Ты называешь поворотным моментом создание «России сегодня», но не «Russia Today».

— Таких каналов, как Russia Today, множество — это страновые СМИ, которым часто запрещено вещать на территории страны, которую они представляют. Потому что у них есть определенные пропагандистские цели. Это нормально и обыденно. История с «Россией сегодня» в том, что она иллюстрирует наш подход к ведению информационной войны.

Стратегия нашего поведения базируется на рефлексии: мы стали отбиваться от каких-то обвинений, зачастую выглядя смешно.

Потому что часто те, кто говорит «эти безумные русские что-то сделали», вовсе не ждут, что в ответ им прилетит от русских истеричный твит. Это все равно, что на каждого комментатора в «Одноклассники» пришла бы пресс-служба Трампа и начала бы обижаться.

— На твой взгляд, насколько эта доктрина адекватна тем изменениям, что произошли за 16 лет? Потому что можно найти доводы для каждой стороны: во время Олимпиады в Сочи мы действительно видели какую-то кампанейщину, ну, а, с другой стороны, эта ставка на некие правильные ценности…

— На мой взгляд, доктрина — это контрпродуктивный ответ на существующие вызовы. России, безусловно, необходимо что-то делать со своим имиджем на международной арене. Но никак не обижаться на Робби Уильямса за его клип с определенным образом русских. Потому что некий штамп в восприятии нас есть. Он про то, что русские связаны с криминалитетом, что у нас есть какие-то коммунисты, а еще буква «Я», которая пишется не как английская «R». Но такие штампы есть про каждую нацию. Мы с тобой сейчас можем много всего наговорить про китайцев, что не совпадет с китайским самоощущением. Только при чем здесь доктрина информационной безопасности?

— И все же: информационная война есть или нет?

— Действительно, она ведется как государствами друг между другом, так и внутри государств. И самый заметный пример — избирательная кампания в Штатах, беспрецедентная по количеству грязи, вылитой на обоих кандидатов. В этой войне, как и реальном боевом конфликте в Сирии, множество заинтересованных сторон — кто-то топит за кандидата, а кто-то просто хочет получить рекламные деньги на горячих новостях и распространяет дезинформирующие сообщения. Но информационная война ведется всегда — важно, как мы реагируем на «боестолкновения».

— Тогда какой должна быть адекватная реакция России на те вызовы, с которыми сейчас столкнулась страна?

— В первую очередь мы должны провести полный и объективный, не обязательно публичный, отраслевой аудит своих достижений в формате, например, рейтингов. И сказать, что у нас есть 2-3 университета мирового уровня. Все. Больше нет. И сформировать информационную повестку таким конструктивным образом, чтобы каждое следующее сообщение показывало, как мы продвигаемся в этом направлении. Не просто рефлексировать, когда школьники взяли золото на международной математической олимпиаде, а обеспечить поток информации, которая отражает совершившийся шажок вперед.

Если мы говорим, что нужно сделать более автономным наше электронное производство, то неплохо было бы объяснить, чем нам в этом направлении стоит гордиться, за какие сроки мы выведем его на какие-то хорошие рельсы.

Или вот тема: нет смысла оспаривать положение наших автомобилей на мировом рынке. Зато у нас есть космические достижения, а сайт Роскосмоса мог быть гораздо информативнее. Нам есть что рассказать. Причем больше, чем Илону Маску, каждое выступление которого создает огромную PR-волну.

— Масштабно.

— У нас до сих пор не выстроилась повестка, а мы страна чего? Штаты — страна стартапов, венчурного капитала и инноваций. Западная Европа —конгломерат стран человеческой кооперации. У нас, к сожалению, этого нет.

Я, безусловно, верю, что в стране действует множество агентов спецслужб, которые делают свое плохое дело, много террористов, экстремистов, но на противодействии терроризму и экстремизму невозможно построить конструктивное информационное светлое будущее. Из года в год мы просто будем знать, что ликвидируем террористов, но чем занимается страна — не узнаем.

Вот это меня беспокоит в доктрине: она не дает положительной повестки.

— Я правильно понимаю, что за эти 16 лет из одной доктрины в другую потерялась ориентация на интерес человека?

— Все сложнее. Когда в 2000 году все сидят на модемах и вдруг публикуется такая доктрина с идеалистическими рассуждениями про информационную безопасность, на нее мало обращают внимания. Не будем гадать почему, но реализовывать ее начал только Дмитрий Медведев, став президентом. С помощью электронного правительства, с помощью обеспечения услуг в рамках одного окна и так далее. И, как мы знаем, в большинстве случаев его реформы завязли.

Под конец его президентского срока мы увидели большие изменения и во внутренней, и во внешней политике. В информационной сфере это выглядело так: сначала умных людей, стартаперов пускали в святая святых, а потом — волна реакции. Потому что с помощью инноваций проводить ту политику, которую понадобилось проводить, невозможно.

Человеку можно дать свободу, а можно — убеждения. Их и дают.

— Читая доктрину 2000 года, сейчас становится понятно, что многие процессы — борьба с олигархическими СМИ — были проанонсированы еще тогда. Что заложено в текст новой доктрины, что мы сможем увидеть в следующие, скажем, восемь лет?

— Безусловно, там запланированы изоляция, воспитание поколения с более узким люфтом, чтобы не отклонялись в сторону. Далее: идеологизация образования, монополизация информационного поля.

Мне непонятна ситуация с региональными медиа. Я не понимаю, как информационная доктрина Российской Федерации не затронула распространение информации по огромной стране. Есть ощущение, что для авторов существует один рупор, который поставляет правильные сообщения. Каких-то низовых инициатив не предусмотрено. Возможно, это и не задача доктрины.

— Учитывая актуальные тренды в работе с информацией, чего еще стоит ожидать?

— В тексте доктрины это не прописано, но рано или поздно мы перейдем к понятию «персональная точка доступа». Когда у человека, допустим, есть смартфон или любое другое средство потребления информации, которое, синхронизируясь, обращается через центральное хранилище и центральный сертификат, если мы будем по китайскому варианту фильтровать Интернет, к той или иной информации. И задачей по обеспечению информационной безопасности будет контроль за активностью и деятельностью этих персональных точек доступа.

— Особый контроль за Интернетом?

— Это процессы, которые идут во многих странах мира. Сейчас мы гораздо продвинутее и свободнее в плане работы с данными, и я горжусь тем, что в России технически с Интернетом все гораздо лучше, чем во многих развитых странах. То, что у нас считается слабеньким Интернетом, во многих странах это и дорого, и технологически недоступно. У нас же, несмотря на усилия Роскомнадзора, непревзойденная свобода с потреблением информации.

Мы во многих отношениях обогнали именно технически развитые страны. Например, в России все карточки на чипах, а в Штатах все еще часто на магнитных полосках. Мы перешагнули через несколько эволюционных ступеней.

Плохо то, что мы морально не готовы к принятию сильных решений для формирования свободного общества на основе доступных технологий.

Пример. Я глубоко убежден, что человек должен самостоятельно распоряжаться своими персональными данными. Они должны принадлежать ему. Не государство должно владеть номером паспорта гражданина, а оно должно ему его дарить в числе прочих социальных благ. В целом персональные данные являются частью капитала человека. У нас реализуется иная концепция.

Мне кажется, мы на развилке трех сценариев. Есть условный «белорусский вариант», когда для подключения к wi-fi тебе нужен паспорт,

но, на самом деле, во всех барах можно без паспорта. Есть «казахстанский вариант»: запрещенного реестра нет, но тебя всегда могут выключить, и правила игры все время меняются, но могут и включить. Или вот «таджикский вариант». Когда в гостинице wi-fi есть, а на уровне сотовых операторов нет ни Facebook (деятельность запрещена в РФ), ничего. Но зато вся страна сидит в этом Facebook (деятельность запрещена в РФ) через дополнительные какие-то штуки.

— Потому что развитие технологии не остановить…

— Потому что зачем еще нужен телефон? Это устройство уже не про говорить, это точка доступа в информационное пространство. И тут важны не действия Роскомнадзора, а эксперимент в московском метро. Ты спускаешься в подземку, подключаешься, тебе кидают кучу рекламы. Она таргетирована, владельцы сети знают где у тебя дом, они тебя узнают по номеру телефона, контролируют, куда ты заходишь.

Мы можем представить себе, что, если это станет нормой на правительственном уровне, на региональном уровне, то может быть ситуация, когда у нас есть Интернет, но при условии тоталитарного контроля над доступом, над деятельностью. Это было бы не очень приятно. Но желание контроля всего и вся — это то, что наиболее сильно выражено в доктрине.

— Можешь спрогнозировать, к чему приведет отсутствие региональных СМИ в этой доктрине?

— У меня на эту тему две мысли. Я не знаю, какая из них правильная, мне кажется, они равновероятны, и, в каком-то смысле, противоположные. Одна мысль заключается в том, что рано или поздно региональную повестку захотят охватить федеральными монстрами. И тем самым монополизировать информационное пространство. Учитывая, как это безумно, я не очень хочу в это верить.

Вторая история заключается в том, что региональные СМИ могут получить определенную автономию и не обращать внимание на федеральную повестку. Они сконцентрируются на своей территории, на том, что определяет их уникальность, которую не могут забрать федеральные СМИ.

Но есть и дополнительная феодальная угроза: что губернаторы прочтут доктрину и построят что-то подобное у себя в регионе.

И то, что вот эта доктрина может стать модельной, может быть воспринято как сигнал для региональной власти, это мне кажется большой опасностью.

— Эти опасения были бы обоснованы, если бы технологии не развивались. Но есть Telegram-каналы, какие-то иные способы распространения информации.

— Судя по доктрине и заявлениям Роскомнадзора государство вполне адекватно понимает, куда и как развиваются технологии. Роскомнадзор объявил, что будет бережней блокировать: не весь сайт, а отдельные страницы, договариваться с провайдерами…

Это восприняли с облегчением, а жаль. Грустно, когда рынок в качестве позитивной новости обсуждает, что теперь ручку метлы будут мазать вазелином.