Блогер Соколовский: «Подростки разбираются в политике лучше взрослых»

Пока в российских судах выписывают штрафы участникам прошедших в выходные несанкционированных митингов, в Верх-Исетском суде Екатеринбурга продолжается судебный процесс над Русланом Соколовским, ловившим покемонов в храме и обвиняемом в экстремизме и оскорблении чувств верующих.

26 марта 2017 года впервые в новейшей российской истории на улицы вышли подростки. Руслан Соколовский, которого судят за «антирелигиозные» и матерщинные ролики, с 300 тысячами юных подписчиков — потенциальное лицо современного молодежного протеста. Кому, как не Соколовскому, объяснить старшим поколениям, что происходит, чего хотят подростки, что думают о политике, семье и деньгах?

Соколовский о митингах

— В выходные в крупных российских городах прошли митинги, организованные сторонниками Навального: наблюдатели отмечали, что впервые их участниками стали подростки. Как думаешь, что заставило «школоту» выйти на улицу?

— Активная гражданская позиция.

— В чем она заключается? Они еще не работают, ипотеку выплачивать не надо, «с закрытыми дверями» не сталкивались. Что не устраивает молодежь в жизни?

— Гражданская позиция — она или есть или ее нет. И у молодых она сейчас активно проявляется, потому что они чувствуют несправедливость, чувствуют, что у них нет возможности поучаствовать в том празднике жизни, на котором пируют чиновники в Тоскане. Они чувствуют отсутствие социальных лифтов, прекрасно видя, что их будущее изрядно нестабильно. Наконец, люди идут на митинги, потому что им часто просто интересно: во что это выльется? Иногда они идут туда ради поддержки своих близких.

— Выход молодежи на улицы стал неожиданным не только для властей — вообще для взрослых. Что сегодня происходит в головах подростков? Чего мы, взрослые, не понимаем?

— Просто дети уже повзрослели. Эти самые подростки благодаря доступности информации в интернете часто больше разбираются в ситуации, чем старшее поколение.

К тому же многим уже исполняется по 18 лет, и скоро мы увидим совсем другие выборы. Молодому поколению становится очевидна неэффективность абсентеизма [уклонения от участия выборов].

— Эти уличные протесты могут вылиться во что-то серьезное? В модернизацию, скажем, судебной системы?

— Да, могут. И должны. Иначе волнения в обществе будут усиливаться, пусть и не сразу.

— Пока мы наблюдаем, как судебная система обходится с тобой: по условиям домашнего ареста тебе запрещено видеться с близкими. Но сейчас, когда идет суд, ты спокойно общаешься со множеством людей — сторонниками, журналистами, Удалось ли поговорить с мамой?

— Я недавно чуть было не перекинулся с мамой парой слов, но мне сказали: «Оп, нельзя!» Даже здесь, в суде, мне запрещают общаться с ней. Я скоро буду снова ходатайствовать, и, может быть, разрешат. Я уже ходатайствовал об общении со своей девушкой, поскольку ее уже допросили, а мать еще даже не допросили, поэтому заявлять ходатайство нет смысла. Подождем ее допроса.

Блогер извинился перед православными

— В суде выступало много свидетелей; перед каждым, кто говорил, что твои ролики его оскорбили, ты извинялся…

— По-моему, только перед [екатеринбургским журналистом Максимом] Румянцевым я не извинился, но не потому, что он мне не нравится — просто мы вступили в полемику и я забыл. Румянцев, прости!

— Почему ты это делаешь?

— Потому что я вижу, что людям плохо от того, что я сделал. Почему бы не извиниться, если кому-то плохо — что в этом такого? Мне это даже приятно.

— История с твоим преследованием органами началась со знаменитого ролика о ловле покемонов в храме: в самом его начале ты говоришь, что услышал новость о том, что теперь за это будет ответственность, решил, что это «чушь несусветная», и решил «протестировать». В тот момент, когда снимался ролик, ты допускал, что это может закончиться уголовным делом?

— Я не предполагал, что это вообще возможно — для меня это была какая-то дикость. ОМОН меня брал за ролик про покемонов, они прямо держали меня и говорили: «Мы тебя задержали за покемонов». А потом они сказали: «Ты там еще и матерился? Все, теперь ты экстремист».

— Как ты сам считаешь, за что ты оказался на скамье подсудимых: за ловлю покемонов в храме, за оскорбления православных, за выпады в сторону МВД, за нецензурщину — за что?

— Ловля покемонов была чем-то вроде спускового крючка, а там они уже нашли, за что зацепиться. Был бы человек, а статья найдется. Если взять любого блогера и посмотреть его ролики, там столько всего можно найти, что закроется любой ютубер. Тысячи человек будут сидеть в тюрьме и ролики там уже не поснимают.

— Реально, если сейчас начать проводить проверки, это могут быть десятки, сотни дел…

— Стопроцентно! Если меня закроют, то, значит, и их всех тоже можно закрыть. Я буду прецедентом.

— Твой канал до сих пор не заблокирован — все ролики в открытом доступе.

— Не вижу способов, как его могут закрыть.

— По решению суда, например…

— Тогда нужен будет другой, еще один суд. Если они попытаются заблокировать мои ролики, то там защищенное соединение, и будет забанен весь YouTube целиком, а «Ютубу» это не нужно.

— По поводу нецензурной брани: на твой канал подписано более 300 тысяч человек, а блогеры, у которых 3000 подписчиков и более, приравниваются к СМИ…

— Но в реестре блогеров я не был, а это главное! У нас же юридический процесс. Вот если бы меня включили в реестр, тогда я бы сказал: «Да, косяк!»

— То есть при включении блогера Соколовского в реестр блогеров ты бы стал себя ограничивать в выражениях?

— Мне пришлось бы не материться, потому что делать ролики мне нравится больше, чем не делать. Я бы подчинился закону — я же в России живу.

Соколовский о тюрьме

— Для всех шоком стало твое задержание. А ты сам испугался? Что почувствовал, когда пришли автоматчики?

— Было ощущение полнейшей апатии и непонимание, что происходит.

— Но это было уже после твоего выхода ролика «Соколовский в тюрьме за ловлю покемонов!», и ты уже собирал деньги на адвокатов с помощью стримов….

 — Да, морально я к этому готовился. Но я думал, что мне позвонят, пригласят к себе — а ко мне вваливаются. Это было странно.

— С кем вместе ты сидел в СИЗО?

— В основном люди там сидят по наркоманским статьям. Я, конечно, слишком смело обобщаю, но, мне кажется, их процентов 80-90. У нас какая-то неправильная таблица весов: в итоге все потребители идут как продавцы. В Европе можно иметь при себе 40 граммов марихуаны и не сидеть, а у нас ты сядешь за это на 10-15 лет. Не совсем справедливая ситуация, но я об этом даже не знал. Я все это узнал и выяснил только в тот момент, когда оказался в СИЗО.

Еще там были экономические преступники, с которыми я очень дружил, потому что они были начитанными и грамотными. Они мне много всего рассказали — например, один товарищ сказал, что Ипатьевский дом находился не на территории храма. Помимо мошенников, там были исламские террористы — с ними я пообщался разок. Я сидел в небольшом боксе, несколько квадратных метров, и там со мной было 10 исламских террористов. Прошло нормально.

Еще было несколько убийц, с которыми я случайно пересекался. Адекватные, очень тихие люди, которые вообще не говорят. «За что сел?» — «За убийство. А ты?» — «А я покемонов ловил», — и он, такой, от тебя отодвигается.

— Были с кем-то конфликты?

— Врач чуть не отправил меня в психушку: она думала, что я неадекватен, поскольку не верю в бога. Потом был не то чтобы конфликт, но некая «беседа» с исламским террористом, но я с ним довольно мирно разошелся. А вот православные угрожали меня изнасиловать. В итоге, к большому для меня счастью, меня не изнасиловали, за это я очень благодарен верующим. По идее, по религии это запрещено, но, видимо, они это активно практикуют — странно!

— Действительно в камере не хватало мест?

— Там в какой-то момент было девять человек, хотя положено только семь — один человек спал на матрасе на полу.

— Можешь сформулировать правила выживания в СИЗО?

— Там нельзя быть человеком, который живет только для одного себя. Камера — это ваш дом (его называют «хата»), его нужно делать как можно лучше. Там ни в коем случае нельзя допускать каких-то грубых выражений, конфликтов — там из-за полнейшей ерунды может начаться ссора на три часа подряд, например, из-за того, что кто-то не убрал что-то в холодильник. Надо за всем внимательно следить и ни в коем случае не допускать подобных оплошностей. В ином случае ты начнешь портить психологический климат в камере и начнутся проблемы.

Показывать гонор не стоит. Я вот часто выгляжу со стороны человеком с повышенным чувством собственной важности — такое там допускать не стоит. Как раз там мне было очень сложно держаться особняком — это почти невозможно. Поэтому, когда ты только въезжаешь в камеру, нужно показать, чем ты полезен, что ты можешь сделать для других, чтобы им жить стало легче — для общака и прочее. В этом случае ты порядочный арестант и все у тебя будет замечательно.

— Что конкретно ты делал полезного?

— Я читал книжки вслух и «помогал дороге» (взаимодействию с внешним миром — прим. ред.)

— В вашей камере были «опущенные»?

— Нет, для них в СИЗО отдельные камеры. В лагерях они, да, вместе с другими людьми, и их там эксплуатируют — они стирают вещи, еще что-то. У нас были разве что аутсайдеры — люди, которые находятся в более приниженном положении. Таких было два человека. В камере всегда бывает какой-нибудь аутсайдер и обязательно какой-нибудь человек, который всем управляет.

— Как считаешь, почему следователи все-таки выпустили тебя из-под стражи перед передачей дела в суд?

— Потому что они понимают, что я человек адекватный, порядочный и держать меня в СИЗО незачем. Думаю, они и сами считают, что сажать меня ни к чему.

Блогер изменился?

— Читатели уже запутались в твоих девушках: была 15-летняя Диана, которая рассказывая в соцсетях, как она тебя бросила, была Влада, которая снимала тебя возле Храма на Крови, есть девушка, которая приходила к тебе в гости, когда ты был под домашним арестом. Это все разные девушки?

— Проблема в том, что зимой у меня было 10 девушек, но потом я с ними со всеми перестал общаться. К середине лета у меня осталась только одна девушка — Влада, всех остальных я, по сути, бросил. В итоге с ней я до сих пор и встречаюсь. Она замечательная, я ее очень люблю. Это она снимала меня возле храма. Все пишут, что ей 17, ей вообще-то уже 18.

А с Дианой мы общались только удаленно. Все, что я делал, — пиарил ее, она была моим медийным проектом, а я был ее продюсером. При этом сам с ней ни разу не виделся. Но она сыграла хорошую роль — отвлекла прессу от моей настоящей девушки. Так что она молодец.

— Сейчас, после всего случившегося, ты чувствуешь, что изменился?

— Да, конечно. Я тут еще Эриха Фромма почитал. В общем, я понял, что людей надо больше любить. Быть к ним более лояльным, терпимым — даже несмотря на то, что зачастую они ведут себя очень нелогично.

— В роликах ты говорил, что придерживаешься философии childfree (жизнь без детей). Но дети — дело «наживное», они запросто могут у тебя появиться. Или нет?

— Но у нас есть же средства контрацепции — это классная штука! Я бы завел ребенка, если бы у меня было достаточно денег, чтобы его содержать.

— Это сколько?

— Миллион в месяц. А то люди получают 30 тысяч в месяц и надеются на что-то.

— Ста тысяч, которые ты зарабатывал на видеоблогинге, недостаточно?

— Нет, конечно.

— А если у тебя все же появится ребенок, как будешь к нему относиться?

— Первое время буду мало с ним общаться, потому что мелкие они неинтересные, а потом буду проводить с ним все больше и больше времени.

— Ты не жалеешь, что все так сложилось?

— Посмотрим после приговора суда.

— Твой прогноз: каким будет приговор?

— Надеюсь, что наказание не будет таким, чтобы меня прямо посадили. Что-нибудь в виде очень большого штрафа — это было бы замечательно. Даже если меня посадят в колонию-поселение, это будет не так страшно. По сути, колония-поселение — это максимум, что мне грозит. Чтобы меня посадили на общий режим, я должен быть Чикатилой, а я ведь не такой, правда?

— Готов на исправительные работы, на которые тебя приглашала екатеринбургская епархия?

— Да, было бы забавно сходить в хоспис — посмотреть, что у них там.