Иванов: «Мы восхваляем богатства Сибири, но они не развивают страну»

Уральцы с нетерпением ждали 1 февраля, даты выхода второй части романа Алексея Иванова, «Тобол. Мало избранных». Для жителей Тюмени и Тобольска историческая сага является библией их идентичности: действие «Тобола» происходит в местах, многим знакомых с детства. За несколько часов до старта продаж книги пермяк Алексей Иванов дал первое эксклюзивное интервью «URA.RU». Он приоткрыл тайну будущего героев романа, рассказал о том, что случилось на съемочной площадке одноименного сериала, и порасссуждал об отличиях Тюмени от другой России, челябинском характере и политике властей Югры.

— Когда была поставлена последняя точка второй части романа «Тобол»? Не испытали ли вы сожаления от того, что эта дорога пройдена и осталась позади? Или, возможно, это было облегчение от того, что такой глобальный труд наконец окончен?

— Роман я дописал в ноябре прошлого года. Было, конечно, и сожаление от того, что расстаюсь с людьми, которые стали практически родными, но была и радость, так как в мире много всего интересного и теперь оно стало, так сказать, доступным.

— Какую задачу вы ставили себе, когда задумывали этот роман? Насколько удалось ее решить?

— Романы не пишутся как решение задачи. Роман — это мир. Это твоя другая жизнь. Какую цель человек преследует своей жизнью? Прожить интересно, сполна. Вот и роман пишется, чтобы сполна ощутить свою новую жизнь, испытать все её возможности.

— Существует ли в действительности такая штука, как «сибирский характер»? Какой он, на ваш взгляд?

— Не существует ни «сибирского» характера, ни «уральского», ни какого-то ещё. Челябинские мужчины суровы только в демотиваторах. Академик Лихачёв по этому поводу говорил, что национальное (в данном случае — региональное) — это не качество, а оттенки. И есть «сибирский» оттенок, как есть «уральский» или какой-либо ещё. В историческом прошлом это предприимчивость.

— Ранее в интервью вы говорили, что Петр начал строить полицейское государство. Насколько актуален сегодня этот роман? Те же цели двигают людьми, те же причины воровства и коррупции? Или что-то изменилось?

— Времена не повторяются, и я не пишу исторических романов, чтобы одной эпохой проиллюстрировать другую. Это архаичная литературная практика. Но вы правы в том, что цели и причины человеческих поступков остаются неизменными. В неизменности человеческой природы заключена вневременная мораль литературы. Если угодно, её можно назвать актуальностью.

— Встречали ли вы в Тобольске или Тюмени людей, похожих на персонажей вашего романа — по характеру, по складу ума?

— Встречал. Но я не хочу их называть, потому что они обидятся.

— Ранее вы назвали отношения Ремезова и Гагарина поединком поэта и царя и сказали, что кульминация этих отношений приходится на вторую часть романа. Приоткройте тайну — что увидят читатели?

— Спор поэта и царя не спор о том, в каком отношении к власти должна находиться культура — в положении критика или в положении воспевателя. Это спор о путях развития общества. В разные эпохи поэты и цари менялись местами.

Например, упрощённо говоря, Ленин был модернистом, а Есенин — традиционалистом; Брежнев и Бродский — наоборот. В романе губернатор Гагарин модернизирует Сибирь по европейскому образцу, сейчас бы мы сказали — «по глобалистскому сценарию».

А зодчий Ремезов настаивает на модернизации, учитывающей особенности региона; сейчас бы мы сказали «по идентичности». Они оба — за прогресс, но проблема заключается в жизнеспособности новшеств. В романе это выражается в желании героев довести до конца задуманное дело: губернатор хочет сохранить китайские караваны, зодчий хочет спасти из плена русского офицера. Победит тот, чьё дело будет доделано.

— Роман вы начали писать после того, как написали сценарий. Что привнесла в книгу такая схема работы? Мог ли читатель увидеть какой-то другой «Тобол», если бы не было сценария?

— Эта схема всего лишь упростила мне работу над сюжетом. Если бы не было сценария, роман я написал бы точно таким же, разве что издал бы его на полгода раньше, поскольку полгода были убиты на бесполезное общение с режиссёром.

— Расскажите, пожалуйста, что произошло во время съемок сериала, из-за чего вы попросили убрать ваше имя из титров? Видели ли вы уже какой-то материал из сериала, не изменилось ли ваше решение?

— Никакого материала я не видел и фильм посмотрю вместе со всеми зрителями, а не отдельно и заранее. А режиссёр просто заново придумал сюжет, обрушив и правду характеров, и правду истории. Я не имею ничего против изменения сюжета и даже упрощения исторических фактов: кино есть кино и оно диктует свои законы.

Вопрос в том, насколько оправдано режиссёрское вторжение в сценарий. Если история превращается в анекдот, персонажи становятся ходячими штампами, а логика сюжета испаряется, значит, режиссёр не силён в драматургии и его вторжение было ошибкой. В общем, дело не в самом факте нарушения авторства, а в итоговом продукте.

К нелепости режиссёрского сценария «Тобола» я уже не имею отношения. Поэтому и снял своё имя с титров.

— В одном из интервью на вопрос о том, почему Сибирь не породила в России школу приключенческого вестерна, вы сказали, что Россия не знает себя и не желает знать, что никому не нужны романы о жизни периферии страны, поскольку это не центр, а не Москва. Можно ли переломить эту ситуацию? Может ли «Тобол» стать такой точкой отсчета для нового российского приключенческого романа?

— Увы, не может. Американский вестерн родился не из уважения к подвигам покорителей фронтира. Освоенный фронтир стал полноценной и полноправной частью страны, и лишь после этого родился вестерн — легенда о начальных временах, национальный эпос. Пока российские регионы не станут полноценной и полноправной частью страны, литература (и кино) о них будут проходить по разряду экзотики, а не национального эпоса.

Тюменская общественница Ирина Ульянова, ведущая в «Телеграме» блог о литературе, передала писателю через «URA.RU» вопросы от его читателей:

— Повесил бы сам писатель Гагарина [князя, воеводу, построившего кремль в Тобольске и казненного за лихоимство] или нет? Насколько тяжки его преступления? Что перевешивает — заслуги князя или его преступления?

— Преступления Гагарина, конечно, велики, особенно это ясно из второго тома, но велики и достоинства Гагарина. Парадоксальным образом такие преступники, как Гагарин, и есть воплощение того, что Пётр желал видеть в своих сподвижниках.

Их преступления — оборотная сторона пользы. Лично я отправил бы Гагарина обратно в Сибирь губернатором.

— Насколько, на ваш взгляд, уникальна фигура Ремезова для российской истории? Или такие умельцы не редкость в масштабах всей России?

— Нет, такие умельцы — большая редкость. Ремезов был из того же разряда, что и Ломоносов, Кулибин, Ползунов. Просто Ремезов работал не в области науки и техники, он был гуманитарий. В таких людях, безусловно, воплощается созидательных дух нации, но они уникумы. И мы знаем, как к ним относится наше государство.

— Одна из главных героинь использует любовную магию. Это фантазия писателя или вы изучали этот вопрос и у остяков действительно было такое?

— Это фантазия автора, но она основана на реальных языческих практиках хантов и манси. Особенность мистической линии романа в том, что вся мистика — это реконструкция мышления представителей совершенно реального народа.

— Помогает ли наш материал лучше понять закономерности развития русской истории?

— Конечно, помогает. Вот пример.

Мы неустанно восхваляем богатства Сибири, но эти богатства имеют и оборотную сторону: они позволяют не модернизировать страну.

При Петре они позволяли не трогать крепостное право, а сейчас позволяют не проводить экономические реформы.

— Не считаете ли вы, что отношение Российской империи к коренным народам Севера в 18-19 веках чем-то похоже на отношения эмигрантов в Америке к индейцам, британских покорителей Австралии и Новой Зеландии — к коренному населению? И если да, то было ли покаяние и было ли оно достаточным?

— Нет. В Сибири ситуация была несколько иная. Дело в том, что тем же американцам от индейцев ничего не было нужно. Что индейцы могли дать американцам? Пушнину? Американцы и сами могли её добыть, к тому же пушнина не играла особенной роли в экономике Америки. А в экономике России играла она огромную роль. И добывать пушнину было труднее.

Инородцы Сибири приспособились к добыче пушнины, и русским проще было просто покупать её по дешёвке, а самим вести привычный образ жизни и заниматься более выгодным земледелием.

Поэтому русские не истребляли инородцев и не вмешивались в их образ жизни. Добрососедство русских объясняется экономикой, а не высокими моральными качествами. Хотя каяться русским есть в чём. И это покаяние можно увидеть воочию в реалиях политики властей в Югре.

— Что, по вашему мнению, подвигло Гагарина на неблаговидные поступки?

— Гагарина влекла не корысть, и я об этом сказал уже в первом томе. Выгода была только материальным эквивалентом. Гагарина увлекала дерзость деяний: почему бы не попытаться сделать, если есть возможность? Гагарин — пассионарий. На вопрос, зачем людям надо попасть на полюса, Амундсен ответил: «Потому что они существуют». Это и есть та самая дерзость, которая делает человеческую природу прекрасной.

— В первой части романа общий настрой — довольно мрачный, беспросветный. Вы действительно так видите Сибирь и сибиряков?

— Я не вижу никакой мрачности и беспросветности. Конечно, раскольникам было плохо, но ведь они, так сказать, зэки. Инородцам тоже было трудно, но им было трудно и без русских: климат суровый. Думаю, в Сибири людям было не хуже, чем в России. Иначе сюда и не бежало бы столько народа.