Российские власти намеренно стирают память о ГКЧП

Российская власть намеренно стирает связь с событиями Августовского путча 1991 года, считает автор знаменитого вопроса на пресс-конференции ГКЧП, журналист Татьяна Малкина. По ее мнению, руководство страны не хочет отождествлять себя с достижениями первого президента РФ Бориса Ельцина — в обществе они воспринимаются неоднозначно. В интервью URA.RU Малкина рассказала, почему 30 лет назад россияне восстали против путчистов, хотя видели в них патриотов, и как сама едва не разочаровалась в Ельцине.

Вице-президент СССР Геннадий Янаев, руководители ЦК КПСС, правительства, армии и КГБ 18—21 августа 1991 года объединились в Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) и заблокировали президента СССР Михаила Горбачева в Крыму. Они срывали подписание договора о создании Союза Суверенных Государств (ССГ), чтобы сохранить СССР. Центром сопротивления им стала команда президента РСФСР Бориса Ельцина, который забаррикадировался в Белом Доме. Помочь разобраться в происходящем оцепеневшей стране тогда помог вопрос журналистки Татьяны Малкиной на пресс-конференции ГКЧП 19 августа (потом работала в президентском пуле Ельцина и Владимира Путина до 2002 года): «Понимаете ли вы, что сегодня ночью вы совершили государственный переворот?»

— Когда я вам предложил провести интервью о путче, вы попросили об одном — не спрашивать, как вы задавали вопрос на пресс-конференции ГКЧП, поскольку уже множество раз на него отвечали. Спрошу о другом. В одном из интервью 2011 года вы уже говорили об этом, удивляясь тому, насколько тема путча стала вдруг интересна журналистам спустя 20 лет после событий. Сейчас интерес сохраняется?

— Я сейчас действительно вижу всплеск содержательного интереса. Первая причина очевидна — 30 лет путчу. А у нас в стране любят юбилеи. Но этот ответ лежит на поверхности. На самом деле молодых людей, которые из «Википедии» или из Ельцин Центра знают о том, что происходило в 1991-м, вдруг стали интересовать содержательные вопросы. Не про то, как ехали танки и я задавала вопрос, а более осмысленные: о реформах, о настроениях в обществе.

Дело в том, что общественно-политическая ситуация в стране даже за истекшие 10 лет так сильно изменилась, что в обществе пытаются разобраться в происходящем и в его причинах.

— Исходит ли от власти запрос на оценку событий 1991-го?

— Мне кажется, у власти нет никакого запроса на изучение того, что происходило в 1991-м. У власти уже есть довольно обкатанный нарратив о том, что пришли ужасные, недальновидные в лучшем случае, а в худшем случае коррумпированные идейно или буквально западными врагами Ельцины-Пальцины, устроили безобразия и развалили Советский Союз. Потом случились «лихие 90-е», и вот теперь мы только-только, как водится, начинаем вставать с колен.

— В 1990-е позиция власти относительно августовского путча ГКЧП была понятна: это была трагедия. Способом выразить боль по тем событиям стал ежегодный траур 21 августа — в день гибели трех активистов Дмитрия Комаря, Владимира Усова, Ильи Кричевского, пытавшихся остановить бронетехнику. С 2004 года прекратились церемонии возложения венков от высоких официальных лиц. Вы в тот момент жили в США [с 2002 по 2005], оцените со стороны оценить, что тогда изменилось в государстве, что это был за перелом?

— Честно говоря, я не вижу перелома в 2004-м году. И, прежде всего я не очень хорошо понимаю, как вы так вот определяете, что такое для власти был путч. Вообще-то, путч был организован одною частью власти, недовольной другой частью власти, был совершен госпереворот. Путчисты проиграли. За формирование повестки отвечала победившая часть, которая решила проводить рыночные и политические реформы, которая понимала, что распад Советского Союза неизбежен, и поэтому лучше его возглавить.

Что касается траурных мероприятий по трем погибшим, они вообще не имели никакого отношения к власти. Это был стихийный народный мемориал. Смерти отдельно взятых граждан даже в числе намного превосходящем три отродясь не были трагедией для любых наших властей.

— Может быть, просто нынешняя власть не хочет себя отождествлять с ельцинским режимом? Потому что у многих россиян все еще жива память об СССР, и они сожалеют о распаде страны, когда вдруг стали жить в разных государствах со своими родными.

— Да, конечно, власть изначально заявила, что ни в коем случае не отождествляет себя с ельцинским режимом.

Самая демонстративная вещь — это было возвращение гимна, под звуки которого на протяжении десятилетий в шесть утра по розеточному радио просыпалась вся страна. Это было максимально символическим возвращением туда. «Союз нерушимый республик свободных. Сплотила навеки Великая Русь». Я, кстати, не могу выучить новые слова, без шансов. Потому что я слишком много лет знала старые слова.

— История не терпит сослагательного наклонения. Но как бы сложилась карьера Ельцина, если бы не путч? [После митингов подписание договора об ССГ стало невозможным, а в декабре Ельцин поставил точку в существовании СССР, заключив с Украиной и Белоруссией соглашение о создании СНГ]

— Наверное, это был какой-то, как принято говорить сейчас, буст [ускорение]. Может быть, были бы какие-то другие сюжетные линии. Но, думаю, карьера бы сложилась примерно также. К моменту путча Ельцин уже был ярким, харизматичным политическим лидером с серьезно развитой интуицией. У него была поддержка, была межрегиональная депутатская группа, сформировавшаяся по результатам первых альтернативных выборов в Советском союзе в 1989 году.

— Как считаете, во время путча Ельцин защищал достоинство страны или боролся за власть?

— Я думаю, что один из признаков уникальности Ельцина заключался в том, что в его случае эти две задачи никогда не находились в противоречии.

— Но народная квота доверия начала иссякать после соглашения в Беловежской Пуще. При этом, вы, насколько я понимаю, смогли сохранить любовь к Ельцину. За счет чего?

— Это был человек с совестью и с ценностями, которому было важно достоинство страны. Он безусловно умел совершать ошибки, но и умел их признавать. В нем было очень много достоинств.

— А вас не смутил октябрьский путч 1993-го года, в котором погибли не три, а 200 человек [Ельцин при поддержке правительства устроил расстрел Белого Дома и разгон Съезда народных депутатов и Верховного Совета РФ из-за того, что парламентарии блокировали реорганизацию системы госуправления и принятие новой Конституции]?

— «Смутил» — какое-то странное слово. Меня это все, безусловно, огорчило. Но я не готова назвать это путчем, поскольку все-таки действующая власть защищала себя.

— Есть трактовка, что это фактически был госпереворот.

— Нет, это нельзя назвать госпереворотом. Существует избранный президент, существует избранный парламент, существует конституционный кризис. Хотела ли бы я, чтобы этот кризис был разрешен принципиально иным способом? Безусловно. Кстати я раньше гораздо легче впадала в печаль, вину и тоску, когда речь шла о 1993-м годе. Но за последние несколько лет подучила матчасть и стала как-то меньше склонна к самобичеванию. Потому что эти парламентарии были редкостными негодяями. Этому ведь предшествовал настолько длинный период измывательства и провокаций. Речь шла о том, что депутаты блокировали законы, без которых невозможно спасти страну.

Безусловно, я сожалею о каждом погибшем. Но ответственность за это лежит не на Ельцине, а на тех, кто довел его до такой реакции.

— История 1993 года показывает, что и ельцинская команда действовала без сантиментов и не боялась крови. Что их тогда отличает от ГКЧП [у лидеров ГКЧП был план по штурму Белого Дома, в котором рассматривалась гибель более 500 человек]?

— Все боялись крови. И в этом смысле Горбачев окровавлен ничуть не меньше, чем остальные. Но какие сантименты? Это же какой-то ужасный штамп. Что значит сантименты людей, которые отдают приказы? Хотели ли они проливать кровь? Нет, конечно. Мог бы Ельцин разрулить кризис 1993-го года лучше? Ну, наверное, да. Но здесь вообще никакие кризисы не разруливаются хорошо.

Чем отличается Ельцин от ГКЧП? Если коротко, он не только был легитимным главой государства, вступившим в жесткую борьбу с оппозицией, но еще и победил.

— Уже в 1992 году стала культивироваться точка зрения, что ГКЧП-исты были патриотами, которые пытались спасти страну от развала. Почему тысячи людей, которые сначала на референдуме голосовали за сохранение СССР (77,85% голосов), не увидели это в авторах госпереворота и вышли на защиту Белого дома?

— Ну почему, тысячи людей увидели в ГКЧП-истах патриотов, и никто, мне кажется, в этом не сомневался и не подозревал их в наличии какого-то корыстного мотива. Проблема заключалась в том, что экономическая реальность буквально стучалась в дверь каждого россиянина [речь о глубоком кризисе]. Советский Союз распался, как система, он просто физически больше не мог существовать. Горбачев это понимал, но не хотел распада СССР и пытался на ходу провести мягкую революцию сверху.

— Люди боялись возвращения военной диктатуры?

— Конечно, да. ГКЧП запретил выход нескольких газет, то есть ввел прямую цензуру. Ввел в Москву танки, а также отказывался сообщать, что с Горбачевым — арестован ли он. Каких еще не хватает признаков военной диктатуры?

— Почему у лидеров ГКЧП не получилось подчинить себе СМИ?

— Ну, не знаю, наверное надо было нас убить. Кстати, мы с вами здесь сидим, а вот практически в 100 метрах, через арку, раньше находилась редакция «Независимой газеты», в которой я работала, — первая официальная постсоветская газета нашей страны. И прямо перед этой аркой 19 августа встал БТР, чтобы нас запугать. Два или три солдатика-срочника было в нем очумелых. Было ли нам страшно? Нет. Мы просто изумились, а ко второму дню начали даже подкармливать этих солдат, потому что они стояли без смены. По-моему, даже водили их туалет в редакцию.

— При этом в 2016 году социология «Левада — Центра» (внесен в реестр иноагентов) показала, что тогда россияне не понимали суть происходящего. 80% опрошенных не смогли сказать, на чьей стороне были их симпатии. Что тогда двигало людьми, которые защищали Белый дом, почему они поддержали Ельцина?

— Тогда было отчетливое противостояние двух позиций — Ельцин и Горбачев, радикальные монументальные реформы и косметический ремонт с использованием евроматериалов. Но в момент путча никто не понимал, что с Горбачевым [он был заблокирован в Крыму]. Так как еще не было моментального доступа к информации, то воображение рисовало ужасные картины, что его схватили, убили, утопили и прочее. И в этот момент все разногласия и разницы между поклонниками Ельцина и Горбачева отступили перед страхом военной диктатуры. В результате, сторонники Ельцина и Горбачева слились, и в момент путча было уже две стороны: ГКЧП и остальные.