Политолог Атаев: в Дагестане родилась новая волна радикалов

Теракт в Дагестане подталкивает к выводам о том, что в республике родилась новая волна радикальных исламистов. Движение только формируется, а вербовкой занимаются профессиональные рекрутеры, как это было в ФРГ с движением «Баадера-Майнхоф», рассказал в интервью URA.RU эксперт по Кавказу Артур Атаев. По словам эксперта, современные радикалы — смертники. Но у них другая мотивация и центры управления, нежели были раньше.

- Теракт в Дагестане вызвал потрясение. Республика, которая привлекает туристов, как оказалось, совсем не безопасная. Откуда вылезли эти радикальные исламисты, о которых с начала 2000-х в России вроде бы уже и забывать начали?

- Действительно это так — казалось, что все позади. Но события в аэропорту Махачкалы, когда фактически был атакован рейс из Тель-Авива, уже должны были заставить насторожиться. По словам главы республики Сергея Меликова, последствия полностью были нивелированы, с дагестанским социумом поработали. Но здесь нужно иметь ввиду, что качество и количество врагов российской государственности сильно выросло. Их работа стала более системной. Они пристально следят за Кавказом, за Поволжьем (Татарстан и Башкортостан). И сегодня стало очевидно, что они не просто следят, а начинают активно действовать.

- Каким образом это делается до того, как выплескивается наружу в виде реальных терактов?

- Прежде всего, это прослеживается по Телеграм-каналам. Радикальные блогеры, которые эксплуатируют и украинскую карту, и ближневосточную, растут, как грибы после дождя. Они резко активизировались и начали более филигранно, более системно, более четко продуцировать тезис о том, что сегодня Дагестан и в целом Кавказ является оккупированной территорией.

- И такие внушения воспринимаются за правду?

- Вы знаете, профессиональные рекрутеры могут сделать невозможное. Если в регион входит, как правило, 30-40 профессиональных рекрутеров, там резко появляются радикальные экстремистские группы. Так было в Западной Европе, когда получил развитие левоэкстремистский терроризм. Самый яркий пример — немецкая леворадикальная террористическая организация «Фракция Красной Армии», или движение «Баадера-Майнхоф».

- То есть для того, чтобы раскачать регион достаточно всего 30-40 человек?

- Больше и не нужно. Рекрутеры такого уровня, как Саид бурятский (при рождении — Александр Тихомиров, исламистский лидер боевиков на Северном Кавказе, — ред.), как Абусупьян Мовсаев (начальник службы безопасности Джохара Дудаева, лидера чеченских сепаратистов, — ред.), могли легко зомбировать молодежь. После 4-5 лекций сознание очень сильно менялось — молодые люди резко радикализировались.

- Люди, о которых вы говорите, делали это в 1990-х. Сейчас какие методы используются?

- Сейчас, конечно, нет острой необходимости в том, чтобы в регион какими-то тайными тропами приезжали рекрутеры. Есть интернет, есть закрытый и открытый пулы лекторов. Плюс события на Ближнем Востоке стали катализатором настроений дагестанской, исламской молодежи.

Молодые люди воспринимают события в секторе Газа как тотальную угрозу Исламскому миру. Им внушается, что одна из глобальных угроз — это две глобалистские идеи: христианство и иудаизм. На таких этом очень умело и эффектно работают рекрутеры-радикалы.

- Поэтому в Дагестане и были нападения на православный храм и синагогу?

- Да. Отследить эти воздействия рекрутеров, к сожалению, практически невозможно — это латентный процесс. В Дагестане не думаю, что были спящие ячейки.

Скорее, это какая-то новая волна радикалов с новой идеологией, с новой системой антиценностей — ради этого они готовы жертвовать собой, идти до конца. Это такое новое радикальное движение, которое еще находится только в стадии формирования, потому что, скорее всего, центры управления находятся за пределами страны.

- Это такие же смертники, которые были в 1990-е, в 2000-е, когда взрывали метро, переходы в Москве, захватывали заложников?

- Нет, это другой типаж. Это люди, которые мотивированы не тем, что происходит внутри страны, а тем, что происходит за ее пределами. Ближневосточный мотив — один из ключевых. Это базовый мотив.

- Что все-таки ими движет? Ведь одно дело — сектор Газа, другое — тот же Дагестан, твои земляки, которые живут по соседству. Как против своих идти? Психология какова таких радикалов?

- Логика очень простая. Есть такое понятие, как умма — это все мусульмане. Умма транснациональна, трансгранична, она осязаема. Людям внушается, что вот этой умме угрожает власть, государство как таковое, потому что оно создало налоговую систему, которая формирует бюджет. Этот бюджет используется (в их понимании) во благо кафиров (иноверцев) и мунафиков (тех, кто идет на контакт с иноверцами, предателей). Полицейские в их понимании — это предатели. Да, они такие же мусульмане, но они предатели, поскольку работают на власть.

Это такая черно-белая логика, которая легко ложится в псевдорелигиозное сознание. Вот тогда религиозное невежество становится своеобразным импульсом к тому, чтобы человек радикализировался с помощью онлайн- или оффлайн-рекрутеров.

- Ведение Россией СВО как-то может быть использовано рекрутерами? Влияет ли это на решение?

- А вы посмотрите, кому выгодна дестабилизация в Дагестане и кому выгодна дестабилизация в Севастополе? Это одни и те же акторы, одни и те же государства. Здесь элементарная логика: можно с уверенностью предположить, что благополучателями от этой дестабилизации являются противники российской государственности и в лице украинской политической власти, и власти США, Германии, Великобритании, Франции, абсолютного большинства государств Евросоюза. Они заинтересованы в том, чтобы дестабилизация в России разрасталась.

Помните, [до 20 мая президент Украины Владимир] Зеленский как-то обратился к Кавказу на фоне мемориальной таблички, которая находится в Киеве и установлена Шамилю, лидеру антирусского протестного движения 19 века? Он призвал горские народы к национально-освободительной борьбе. Зеленский делает то же самое, что делали в свое время ряд британских политических деятелей, которые давали политическое убежище террористам, тому же Ахмеду Закаеву.

- Дагестан, получается, оказался самым уязвимым из кавказских республик?

- Этого точно никто вам не скажет, почему именно его использовали. Первое время в зоне уязвимости была Чечня, потом Ингушетия, потом Карачаево-Черкесия, где были массовые радикальные движения. Сейчас — Дагестан. Это уже вторая попытка серьезной дестабилизации.

- Что с этим можно делать на уровне региональных властей, на уровне федеральных властей? Какие должны быть решения и меры?

- Трудный вопрос. С уверенностью могу говорить, что нужно работать с социальной базой, с потенциальными участниками диверсионно-террористических групп — детьми, молодежью, которые еще сами не знают, чего хотят в жизни. Они уже находятся в поле зрения рекрутеров.

В Чечне терроризм был побежден после того, как такая работа была проведена. Потенциальные участники террористических групп находились в фокусе не только полиции, но и старейшин, институтов гражданского общества.

Бывшие террористы приходили в школы, рассказывали: мол, я бы был ваххабитом, я разочарован, обманут. Работать надо начинать со школьной скамьи, чтобы дети росли противниками терроризма. Но это долгосрочный проект. И здесь по приказу президента или еще кого-то ничего в миг не изменится. Нужна системная работа.

- Получается, что с радикалами боролись на Кавказе много лет, но реально эту историю отработала только Чечня…

- На уровне правоохранителей в Дагестане каждую минуту идет борьба с радикалами: там больше всего погибших полицейских в мирное время. На уровне руководства республики, если в Чечне было организовано массовое движение по борьбе с радикализмом, в Дагестане оно латентное. Конечно, это недоработка местных властей.